Г Л А В Н А Я   С А Й Т   Н О В И Н К И    МОНАХ   mif

ДЖОН Ф. БИРЛАЙН

 

ПАРАЛЛЕЛЬНАЯ    МИФОЛОГИЯ

 

Жизнь — узкое ущелье между двух холодных,

Бесплодных пиков вечностей бездонных.

Мы боремся вотще, чтоб заглянуть за эти горы,

И мы кричим; но нам единственный ответ —

Лишь эхо нашего стенания и крика.

С безгласных губ немого мертвеца

Ни слова не сорвется; но средь смертной тьмы

Надежда сможет разглядеть звезду,

и слух любовный слышит

Шелест крыльев.

Легенды эти рождены надеждой, страхом и слезами,

И трепетной улыбкой; расцветило их, коснувшись,

Все то, что между радостью и горем:

Рассвет рождения и скорбной смерти тьма;

Они одели страстью даже звезды

И божествам придали заблужденья

Сынов земли. В легендах эти ветры

И волны пели музыкой; во всех озерах и ручьях,

Холмах, потоках, чащах и благоуханных долах

Чудесные созданья обитали.

 

Роберт Г. Ингерсом (1833—1899)

 

ЧАСТЬ 1

ПРИГЛАШЕНИЕ К МИФУ

Вступление

 

Was unterschiedet Gotter von Menschen?

Dass viele Wellen

Vor jenen wandeln

Ein ewiger Strom

Uns hebt die Welle Verschlingt die Welle

Und wir versinken.

 

В чем различие

Между богами и людьми?

В том, что множество волн перед каждым

из вечного потока;

Волны поднимают нас ввысь;

волны побеждают нас и, смывая, уносят нас прочь.

Гёте

 

ЧТО ТАКОЕ МИФЫ?

 

Что такое мифы?

Давайте для начала расскажем один из них.

Много веков назад в Китае маленький мальчик спросил у своего деда, как был создан мир. И дед ответил ему в тех же словах, как много лет назад ответил ему на этот вопрос его собственный дед:

«Некогда существовал лишь великий хаос, Хунь-тунь. Тогда были два императора: Ху, император Се­верного Моря, и Шу, император Южного Моря. Когда они нашли Хуньтунь, тот был несовершенен: у него недоставало семи отверстий, необходимых для зрения, слуха, питания и речи, дыхания, обоняния, размноже­ния и выделений. Поэтому императоры стали проби­вать  в  нем  ударами  молний  по  одному  отверстию каждый день. В конце концов Хуньтунь от этого умер. Имена Ху и Шу, соединенные вместе, образуют слово «Ху-шу» — «молния». Таким образом, творение мира началось тогда, когда молния пронзила хаос». В XX веке возникла научная теория, описывающая разительно похожую точку зрения на сотворение мира. Гарольд С. Урей, лауреат Нобелевской премии 1934 г. по химии, предположил, что жизнь могла возникнуть в результате действия некоторого вида энергии (быть может, молнии) на атмосферу первобытной Земли. Неизвестно, был ли Урей знаком с китайским мифом, но его гипотеза перекликается с историей творения мира, поведанной стариком-китайцем своему внуку.

В 1953 г. ученик Урея, Стэнли Л. Миллер, решил провести эксперимент, чтобы проверить эту теорию. Он подготовил два стеклянных шара, один из которых содержал газы, предположи­тельно составлявшие атмосферу древней Земл, а второй был предназначен для собирания газов, образовавшихся в ходе экспе­римента. Затем Миллер активировал газы «молнией», то есть электрическим разрядом в 60 000 вольт. К удивлению ученого, среди веществ, собравшихся во втором шаре, оказались нуклеотиды, органические компоненты аминокислот, которые при со­единении образуют ДНК — основной строительный элемент жизни. Впервые за всю историю науки нуклеотиды были образо­ваны искусственным способом, а не выделены из живого орга­низма.

На первый взгляд изложенный китайский миф может пока­заться примитивным. Он слишком антропоморфен: природные силы в нем персонифицированы. Два элемента, образующие молнию, обозначены как «императоры»; хаос выступает в об­личье человека. Однако этот «примитивный» миф совпадает с весьма изящной современной гипотезой о происхождении жизни. Это — первый ключ к ответу на вопрос, что такое мифы. Мифы — древнейшая форма науки, размышления о том, каким образом возникла Вселенная.

Однако, скажем, для прохожего с улицы слово «миф» будет ассоциироваться с ложью, выдумками или суевериями. В ночных теленовостях медицинский эксперт рассуждает о необходимости «избавиться от широко распространенных мифов, связанных со СПИДом». В таком контексте «миф» означает ложную концеп­цию (в последнем примере — даже опасную!). Но в этой книге слово «миф» зачастую будет синонимом слова «истина». Нередко миф представляет собой силу, которая начинает работать там, где оканчиваются наши привычные пять чувств.

Если мифы — это лишь сказки или суеверия, то отчего же они до сих продолжают волновать и очаровывать нас? Почему они пережили века и дошли до наших дней? Как мы увидим дальше, понятию «миф» невозможно дать одно-единственное верное определение, поскольку миф всегда проявляется на мно­жестве разных уровней. Как мы уже увидели, миф — это первая робкая попытка объяснить возникновение тех или иных вещей, это предок науки. Кроме того, это попытка объяснить, почему происходят те или иные явления, то есть миф имеет отношение к сфере религии и философии. Это также «история предысто­рии», попытка рассказать нам, что могло происходить до того, как началась письменная история человечества. Это и древней­шая форма литературы, обычно существовавшая в форме фоль­клора. Миф рассказывал древним людям о том, кто они такие и как следует жить. Таким образом, миф был и остается до сих пор основой морали, государственности и национального самосозна­ния.

Миф едва ли можно назвать достоянием исключительно «при­митивного, донаучного» мышления. Жизнь и в наши дни насы­щена мифологическими символами и смыслами, мифологичес­ким языком; все это — ценнейшая часть общечеловеческого наследия. Басни, сказки, литература, эпос, священные книги великих религий — все это включает в себя древние мифы, преодолевшие границы времени, пространства и культурных различий. Мифы, взятые сами по себе, проявляют удивительное сходство между культурами различных народов, разделенных огромными расстояниями. И эта общность помогает нам увидеть за всеми различиями красоту единства человечества: все народы Земли во все времена имеют между собой нечто общее.

А теперь мы можем привести несколько самых общих утвер­ждений, связанных с понятием мифа.

Миф — это нечто постоянное и неизменное для всех людей во все времена.  Общие модели,  сюжеты  и даже детали, содержащиеся в мифах, встречаются везде и повсюду. Это объясняется тем, что миф — это совокупное наследие воспоминаний наших предков, передававшееся из поколе­ния в поколение. Миф даже может входить в структуру нашего подсознания; не исключено, что он закодирован в наших генах.

Миф — это рассказ о событиях, совершавшихся до начала письменной истории, и о значении событий, которые про­изойдут в будущем. Миф — это нить, соединяющая воедино прошлое, настоящее и будущее.

Миф — это своего рода уникальный язык, описывающий реалии, лежащие за пределами наших пяти чувств. Он заполняет пропасть между образами подсознания и языком сознательной логики.

Миф — это «склейка», формирующая целостные сообщества людей. Он представляет собой основу самоопределения общин, племен и наций.

Миф — это сущностно необходимый элемент во всех сводах нравственных законов. Основа моральных кодексов всегда выводилась из мифологии и религии.

Миф — это комплекс верований, придающих жизни смысл. Миф помогает людям и обществам достойно и адекватно приспособиться к своему окружению.

 

ИСТОРИЯ И МИФ

 

«История не есть набор объективных эмпиричес­ких фактов; история — это миф. Миф — это не выдумка, а реальность; однако эта реальность иного порядка, нежели так называемый эмпирический факт. Миф — это история, сохраненная в народных воспо­минаниях о прошлых событиях, которая преодолевает рамки внешнего объективного мира, открывая мир идеальный...

Исторические мифы исключительно важны для акта воспоминания. Миф содержит историю, сохранившую­ся в народной памяти и помогающую вызвать к жизни некие глубинные слои, погребенные в недрах челове­ческого духа. Разделение между субъектом и объектом как результат просвещенного критицизма может обес­печить материалы для исторического знания; однако, разрушая миф и отрывая глубину времен от глубины человека, оно служит лишь разрыву между человеком и историей. Ибо историческая традиция, которую пытался дискредитировать критицизм, предоставляет возможность для великого и таинственного акта вос­поминания. Она поистине представляет не какой-либо внешний или навязанный извне факт, чуждый человеку, а тот факт, который служит проявлением таин­ственной внутренней жизни, в которой человек может приблизиться к познанию себя и ощутить себя неотъ­емлемым участником». 

 Николай Бердяев,

русский христианский

философ-экзистенциалист. 

«Смысл истории»

 

«Я близок к тому, чтобы поверить, что в нашем обществе история заменила мифологию и выполняет ту же самую функцию; что в обществах, не знающих письменности и не имеющих архивов, цель мифологии состоит в том, чтобы будущее продолжало хранить верность прошлому. Для нас же будущее всегда будет все более и более отличаться от настоящего... Но все-таки пропасть в нашем мышлении... разделяющую мифологию и историю, вероятно, можно заполнить изучением историй, не полностью оторвавшихся от мифологии, но продолжающих ее».

Клод Леви-Стросс,

французский антрополог.

 «Миф и смысл»

 

 

«Коротко говоря, понадобится противопоставить «историческому человеку» (современному человеку), сознательно и добровольно творящему историю, чело­века традиционной цивилизации... относящегося к истории отрицательно. Периодически отменяя исто­рию либо обесценивая ее, постоянно обнаруживая вместо нее трансисторические модели и архетипы... человек традиционной цивилизации не придает исто­рическому событию самому по себе никакой значи­мости; иными словами, он не рассматривает его как специфическую категорию своего образа жизни».

Мирна Элиаде

 

 

Для так называемого примитивного человека миф — это история. Современные люди считают миф и историю двумя разными и совершенно отличными друг от друга вещами. Вопре­ки тому, что наша собственная светская история пользуется понятиями, пришедшими непосредственно из мифологии и ре­лигии, мы, как правило, не рассматриваем историю в единстве с нашей религиозной жизнью так, как это делали древние народы.

Для человека, живущего в традиционной культуре, такого разграничения не существует, И единственная история, имеющая для него подлинный смысл, — это миф. С точки зрения тради­ционной культуры, все, что мы делаем в жизни, является лишь воспроизведением событий, описанных в мифах. История в привычном для нас смысле слова, как специфические и уникаль­ные поступки живущих и умерших людей, может быть отменена. Возможно восстановление изначального состояния вещей (таково происхождение современного празднования кануна Нового Года). В прошлом ценность всего человеческого опыта выводилась из мифа, считавшегося бесконечно более важным, чем жизнь инди­видуума. Даже в наши дни для человека, живущего в традиционной культуре, неудивительно, скажем, незнание собственного возраста: подобные вещи для него просто ничего не значат.

Ритуалы, существующие в традиционных культурах, — это возвращение in illo tempore (лат. «в то время»), в никак не датированное «некогда», «давным-давно», в период мифов, зало­живших образцы для всех форм человеческого опыта и поведе­ния.

Чтобы правильно осмыслить мифы, нужно иметь представ­ление о двух противоположных концепциях истории — линей­ной и циклической. Мы живем согласно линейной концепции: история начинается в некой фиксированной точке и развива­ется по прямой линии вплоть до сегодняшнего дня. В христи­анстве, иудаизме и марксизме время движется по прямой к концу истории, где происходит Апокалипсис или начинается утопия. В прошлом выделяется точка начала, в будущем — точка конца.

Согласно циклической концепции, история — это всего лишь череда идентичных циклов. Существуют вечные, бесконечно пов­торяющиеся принципы. Индуистские мифы не говорят просто о Кали-юге («веке Кали»). Они скажут: «В каждой из Кали-юг». По индуистской теории, мир многократно создается, разрушается и снова воссоздается. Эта идея несовместима с западным представ­лением об «истории». Вечен только Брахман, который последо­вательно сменяет различные аватары, или роли, чтобы соответ­ствовать той или иной стадии цикла: сперва он выступает в виде Брахмы (Творца), затем — в виде Вишну (Охранителя) и, нако­нец, в виде Шивы (Разрушителя). С такой точки зрения линей­ная история и хронология почти ничего не значат, ибо они ничтожны по сравнению с вечными принципами, проявляющи­мися в циклах гигантской продолжительности.

Мексиканские ацтеки также придерживались циклической концепции истории, благодаря которой они знали о предыдущих мирах достаточно, чтобы понимать принципы искупления и правильного поведения, необходимые в мире настоящего. Им не нужны были подробности происходившего в прошлые эпохи. Единственным неизменным и вечным фактором оставался Онтеотль, Высшее Существо; все остальные божества были преходя­щими.

 

ГРАЖДАНСКИЙ МИФ

 

«Судьба государства была тесно связана с судьбой богов, которым поклонялись и приносили жертвы. Если Государство претерпевало потрясения, то в соот­ветствующей степени падал престиж богов, и наоборот. Общественная религия сливалась с общественной мо­ралью: это были два различных аспекта одной и той же реальности. Прославить Город означало то же самое, что и воздать почести божествам — покровителям Города — и наоборот».

Эмиль Дюркхейм (1858—1917),

французский социолог и философ,

о гражданской религии в греческих городах-государствах

 

Что придает нациям единство? Естественно, фактором объ­единения может быть общее происхождение или общий язык но во всех государствах, а особенно в государствах с разнооб­разным этническим составом, роль социальной «склейки» вы­полняет миф. Единство нации покоится на общей истории общих национальных символах. Гражданские мифы создают основу для образования государства и обеспечивают полномо­чия правительства, объединяя всех граждан с помощью общего символизма.

Американский гражданский миф состоит из множества сим­волов: флаг, статуя Свободы и т.д. Символы гражданского мифа США можно обнаружить на банкнотах: здесь перед нами пред­стает история Вашингтона, Джефферсона и Линкольна, а также американский орел.

На британских деньгах и марках мы находим портреты коро­левы, символа национального единства. В бумажнике канадца можно обнаружить ее портрет в качестве «королевы Канады» на банкнотах, текст которых отпечатан на двух национальных язы­ках — английском и французском. На гербе Канады соединены британский флаг и французская лилия.

В бывшем СССР основной миф, скрепляющий нацию воеди­но, дал трещину. При падении коммунистического правительства первыми подверглись нападкам символы Советского государства — Ленин, серп и молот. Большинство населения отвергло совет­ский гражданский миф и стало искать для него замену.

Евреев и ранних христиан в Древнем Риме преследовали как «безбожников», «атеистов». Но в современном смысле их едва ли можно назвать «атеистами». Просто они не желали поклоняться императору как богу, а этого требовал римский гражданский миф, отличавший римских граждан от всех прочих людей. В Риме существовал тесный сплав религии и государства.

Библия представляет нам отличную иллюстрацию связующей силы гражданского мифа, а также того, что происходит, когда этот миф ломается. Быть древним евреем означало признавать царя и Тору как нравственные, гражданские и религиозные авторитеты. Человек должен был отождествляться со священной историей иудейского народа и признавать, что этот народ выде­лен среди всех прочих благодаря завету с Богом. Ветхий Завет подчеркивает, что Израиль процветал до тех пор, пока народ был верен этому завету; когда же люди отступились от завета и стали поклоняться божествам соседних народов, общество разрушилось и евреи оказались обречены на изгнание. Такова сила мифа в действии.

НРАВСТВЕННОСТЬ И МИФ

 

«На протяжении многих веков нравственность и религия были тесно связаны и полностью перемешаны друг с другом. Даже в наши дни приходится сталки­ваться с этой теснейшей связью, до сих пор существу­ющей в мышлении большинства людей. Очевидно, что нравственность никогда не могла и никогда не сможет избавиться от всех признаков, объединяющих ее с религией. Когда два закона оказываются связаны на­столько прочно, когда подобное близкое родство меж­ду ними существует в течение такого долгого времени, то для них уже становится невозможным полностью разъединиться и стать независимыми друг от друга. Чтобы это произошло, они должны были бы пройти через полную трансформацию. Таким образом, мы наблюдаем нравственность в религии и религию в нравственности».

Эмиль Дуркхейм

 

«Когда были свергнуты их старые табу, они немед­ленно распались, разобщились, и стали добычей поро­ков и недугов... Сегодня [1961] то же самое происходит с нами. Когда наша современная наука пошатнула наши старые табу, коренящиеся в мифологии, повсюду в цивилизованном мире стало гораздо больше пороков и преступлений, душевных заболеваний, самоубийств и пристрастия к наркотикам, разбитых семей, «трудных» подростков, насилия, убийств и отчаяния. Таковы факты, и я ничего не выдумываю. Поэтому проповед­ники и взывают к покаянию, смирению и возврату к старой религии.

Джозеф Кэмпбелл.

 «Мифы, которыми следует жить»

 

Миф, в особенности в том виде, в котором он зафиксирован в религии, всегда являлся основой общественной нравственности. Этическая система нерушимо покоилась на мифологической основе откровения Бога или богов. Оспаривать ее было невозможно: усомниться в ценности нравственного закона равносильно сомнению в ценности мифа и законности самого общества.

Возвращаясь к примеру Ветхого Завета, мы видим, что государство древних евреев определялось Торой, которая, в свою очередь, устанавливала абсолютный стандарт нравственности в Десяти Заповедях. Здесь гражданский миф был неотделим от абсолютного нравственного закона. Во множестве ранних культур наказанием за нарушение табу являлась не смерть, а нечто куда более ужасное с точки зрения традиционной культуры - изгнание из общества.

Обесценивание жизни в нашей культуре через насилие, преступность и пагубные пристрастия, а также упадок общественной и личной нравственности служат указаниями на то, что мы утратили уважение к мифу. Ведь наиболее важными функциями мифа являются установление и поддержание всеобщего нрав­ственного закона.

Читая мифы самых разных народов, мы встретимся со мно­жеством уроков нравственности. Особый интерес представляют «дуалистические» мифы, такие, как история творения мира у персов или у чиппевеев. В таких мифах сталкиваются два божес­тва, доброе и злое, и добро всегда побеждает зло. Подобные рассказы служили нравственными уроками для людей, помогая приспособить поведение индивидуума к жизни группы.

 

СМЫСЛ СВЯЩЕННОГО

Из книги Рудольфа Отто «Идея святости» (цит. по: Виктор Голланц «Из тьмы к Свету»):

 

«Макс Эйт в своем рассказе «Трагедия призвания» повествует о строительстве огромного моста через устье Эннобухт. Для постройки этого великого сооружения, ставшего настоящим чудом и символом человеческого могущества, потребовалась самая усердная и углублен­ная работа ума, самый упорный и неутомимый труд мастеров. Несмотря на бесчисленные трудности и ог­ромные препятствия, мост был достроен и устоял против напора ветра и волн. Но потом налетел ярос­тный циклон, унесший в пучину и строителей, и мост. Казалось бы, бессмысленная стихия восторжествовала над прекраснейшим смыслом человеческой жизни, слепой рок перешагнул через поверженные добродете­ли и таланты. Рассказчик повествует, как он присут­ствовал при разыгравшейся трагедии:

«Когда мы добрались до конца моста, не ощуща­лось ни малейшего движения воздуха; высоко над головой зеленовато-голубым, сверхъестественным све­чением сияло небо. Позади нас разверстой могилой лежал Эннобухт. Над водами в безмолвном величии реял Господь жизни и смерти. Мы чувствовали Его присутствие так же явственно, как человек чувствует свое собственное тело. И тогда мы со стариком преклонили  колени, перед  этой  разверстой  могилой   и перед Ним».

Почему они встали на колени? Почему они почув­ствовали в этом необходимость? Ведь человек не скло­няется ни перед циклоном, ни перед слепыми силами природы, ни даже перед самим Всемогущим. Но он преклоняет .колени перед недоступной пониманию Тайной, приоткрывшейся перед ним и все же по-прежнему скрытой, и душа его замирает при виде свершения и подтверждения этой Тайны».

 

Конец света: видения апокалипсис;

КАК РУДРА РАЗРУШАЕТ ВСЕЛЕННУЮ

(Индия)

 

Земля создавалась, разрушалась и воссоздавалась заново много раз; лишь вечный Единый знает, сколько раз это происходило. А быть может, не знает и он. Законы Вселенной неизменны: естественным путем приходят и уходят Четыре Века человечества, по мере того как Дхарма — четырехногий трон истины — укрепляется и распадается, постепенно лишаясь своих опор по одной, пока не оказывается, что ей больше не на чем держаться. И разрушение Вселенной в каждом цикле неизбежно.

В начале каждого цикла мир создается Брахмой; на протяжении всего цикла порядок вещей в мире поддерживается Вишну, разрушает мир Шива.

Цикл, или День Брахмы, продолжается 12 000 «божественных» лет, или 4 320 000 человеческих лет. В начале каждого такого Дня, когда вечный Единый пробуждается, мир всякий раз воссоздается вновь.

Каждый цикл делится на четырнадцать манвантар, каждой из которых управляет один из Ману, или «учитель». Каждая манвантара оканчивается великим потопом, уничтожающим все живое, кроме немногих, выживающих, чтобы населить мир заново. При этих потопах перемещаются континенты.

День Брахмы можно также разделить на 1000 юг, каждая из которых состоит из описанных ранее Четырех Веков. В общей сложности четыре юги продолжаются 4 320 000 лет: первая - 1 728 000 лет; вторая — 1 296 000 лет; третья — 864 000 лет, четвертая  — 432 000 лет.   1993-й год считается 5093-м годом Кали-юги. Название последней юги связано с тем, что некоторые считают богиню Кали разрушительницей мира.

Когда оканчивается последняя юга, земля полностью истоща­ет все свои запасы. В этот момент цикла истории Вселенная уничтожается и готовится к новому воссозданию. Бог Вишну принимает форму Рудры, бога бури, разрушителя всех вещей. Сперва наступает ужасная засуха, продолжающаяся 100 лет, после чего жизнь на земле почти угасает, если не уничтожается вовсе.

Затем Рудра входит в Солнце, и все воды на земле — моря, океаны, реки и озера — высыхают. Вся вода испаряется с земли и уходит в небо. Древние учителя говорили, что «Рудра всасывает воды», — так, словно вся жидкость на земле втягивается через соломинку. Все, что остается на земле после этого, сгорает в лучах раскаленного Солнца; так уничтожается вся Земля; точно так же происходит и во всей Вселенной.

Затем Рудра выдыхает огромные облака, наполненные жид­костью, впитанной на Земле. Он мечет молнии с небес, и начинается ливень, который продолжается 1000 лет и гасит огонь. Вода поднимается до тех пор, пока не достигает области Семи Мудрецов высоко-высоко над землей.

Затем Брахма посылает ветер, который высушивает почти всю воду, и в небо поднимаются облака. Мир превращается в водный хаос, возвращаясь в первозданное состояние, из которого будет сотворен новый мир.

 

ПЕРСИДСКИЙ АПОКАЛИПТИЧЕСКИЙ МИФ

 

Последователь Истинной Веры:

«О, Ормузд, я спрашиваю тебя о настоящем и будущем,

Что произойдет с праведными

И что произойдет с жестокими

На последнем суде?

Я спрашиваю тебя, о Ахура [Владыка], как будут наказаны те,

кто служит Злому, -

Те, кто не может поддержать свою жизнь иначе, чем похищая

скот и грабя скотоводов?

О, Ормузд, я спрашиваю тебя о добронравном, о том,

кто стремится улучшать дома, селения, роды и области

своей справедливостью, —

Сможет ли он стать подобным тебе?

И когда?

Благодаря каким поступкам?

Скажи мне, о Владыка, чтобы я больше не заблуждался;

Стань моим учителем в Благорасположении!»

Ормазд, Мудрый Господь, отвечает:

«О, добронравный верующий,

Не слушай приверженцев Злого,

Ибо они стремятся лишь разрушать дома, селения, роды и

области.

Они могут вызвать лишь несчастье и смерть.

Сражайся с ними изо всех твоих сил!

Только праведный будет спасен от уничтожения и тьмы;

От мерзкой пищи и злейших проклятий во время конца времен.

Но жестокие — остерегайтесь!

Ибо на вашу долю выпадут все эти мерзости из—за вашего

злого духа.

Тот, кто служит Мудрому Господину в мыслях и деяниях,

Тот будет награжден радостью божественной дружбы, и всей

полнотой счастья, бессмертием, справедливостью

и силой, и Благорасположением!»

 

Мудрый Господь пошлет на земли трех спасителей перед тем, как произойдет неотвратимая последняя битва, результатом кото­рой станет окончательное торжество добра над злом, Последний Суд и воскресение мертвых. Первый спаситель придет в эпоху, известную как Эпоха Железа, в которую демоны будут неустанно нападать на землю, никого не щадя. Они будут стремиться не столько убивать праведных людей, сколько причинять им страда­ния. Тьма будет так сильна, что даже свет луны и солнца потускнеет. В эту эпоху случится звездный дождь, который возвестит рождение первого спасителя, предводителя праведных, которого будут звать Аншедар.

Пятнадцатилетняя девственница искупается в священном озе­ре в Иране, которое когда-то было чудесным образом оплодот­ворено семенем пророка Зороастра; девственница зачнет сына — Аншедара. Когда Аншедару исполнится тридцать лет, солнце на десять дней остановится в зените. После этого небесного знаме­ния Аншедар встретится с ангелами и вернется на землю, чтобы проповедовать учение о праведности и призывать всех людей противостоять злу. Когда Аншедар покинет землю, она станет лучше, чем прежде. Но зло будет побеждено лишь временно. К концу времени Аншедара люди больше не будут умирать от болезней, причиненных демонами; смерть будет наступать лишь в результате преклонного возраста, несчастных случаев и убийств

Тысячу лет спустя зло снова наберет силу, и человечество вновь испытает давно забытые тяготы. Снова появятся страда­ния, болезни, войны и голод. И снова пятнадцатилетняя дев­ственница искупается в священном озере, забеременеет и родит второго спасителя — Аушедармаха. Когда Аушедармаху испол­нится тридцать лет, солнце опять остановится в зените — на сей раз лишь на шесть дней. Зло снова будет побеждено, но не полностью. В конце этого периода все перестанут есть мясо, и люди станут менее агрессивными.

Но пока Аушедармах будет пребывать на земле, злой дракон Ажидахака пробудится ото сна в своей пещере и начнет опусто­шать землю; он убьет треть всех людей и животных. Тогда Господь воскресит древнего персидского героя Кересаспу, кото­рый убьет чудовище. Добро снова восторжествует над злом на некоторое время.

Третий, и последний спаситель, Саошиант, явится еще тысячу лет спустя; он станет провозвестником последнего суда над живыми и мертвыми и беспрепятственного господства Мудрого Владыки над всем миром. Он тоже родится от девственницы таким же образом, как и два предыдущих спасителя. Он просла­вится на весь мир, как великий борец за добро на земле. Землю затопит гигантская волна расплавленного металла; злые люди погибнут в жестоких муках, а для праведных эта волна покажется приятным купанием в теплой воде.

После этого очищения земли тела и души всех, кто когда-либо жил на свете, воссоединятся при воскресении. Затем насту­пит время Последнего Суда. Мудрый Господь спустится с небес в сопровождении ангелов. Его свет отразится во всех, кто был привержен добру; праведники воссияют, как солнце. В дурных же, напротив, станут видны все их мерзости.

Возглавит Последний Суд третий спаситель, Саошиант. Греш­ники и Ахриман, Владыка Зла, будут осуждены на вечные адские муки, когда Мудрый Господь станет безраздельно властвовать над миром. Все смерти, болезни и страдания навеки исчезнут. Земля преобразится, и блаженные будут наслаждаться бессмерти­ем в новом Раю.

Храните свои сердца, о праведные, и живите в надежде!

 

ИСЛАМСКИЙ АПОКАЛИПТИЧЕСКИЙ МИФ

 

Коран для мусульман — это не миф и даже не откровение Бога, записанное человеком. Мусульмане верят, что их Священное Писание — это реальные слова Бога, продиктованные пророку Мухаммеду.

«Во имя Аллаха, Сострадательного, Милосердного. Когда то, что грядет, наступит — и ни единая душа тогда не станет отрицать его приход, — некото­рые будут унижены, а другие — возвышены.

Когда земля содрогнется и будет потрясена, и горы рассыплются в прах и мелкую пыль, вы будете разде­лены на три множества: те, кто по правую руку (благословенны будут те, кто по правую руку!); те, кто по левую руку (прокляты будут те, кто по левую руку!); и те, кто впереди (самыми главными будут они!). Таковы те, кто предстанут перед Владыкой в садах наслаждения: огромное множество из людей прошло­го, но лишь немногие из поздних поколений.

Они опустятся на подушки, расшитые драгоценнос­тями, лицом к лицу, и рядом с ними будут стоять бессмертные юноши с чашами и кувшинами и кубком чистейшего вина (от которого не заболит их голова и не пропадет их рассудок); с плодами по»их собствен­ному выбору и мясом дичи, которым они насладятся. И будут им принадлежать темноокие гурии, целомуд­ренные, как потаенные жемчужины: награда за их деяния.

Они никогда не услышат праздной болтовни, но лишь приветствия: «Мир, мир».

Те, кто по правую руку, — счастливы будут те, кто по правую руку! Они будут отдыхать на приподнятых подушках в тени деревьев под гроздьями [бананов]; среди журчащих вод и изобильных плодов, не ведая никаких запретов, не ведая конца блаженству.

Мы создали гурий 'и сделали их девственными, любящими спутницами тех, кто по правую руку, — множества людей из прошлого из множества из позд­них поколений.

Что же до тех, кто по левую руку (прокляты будут те, кто по левую руку!), то они будут жить среди воющих ветров и ревущих вод; во мгле черного, как смоль, дыма, не зная ни прохлады, ни отдыха, ибо они жили в уюте и упорствовали в гнусном грехе [идолопоклонства], говоря: «Неужели когда мы умрем и превратимся в прах и кости, то мы вместе со всеми нашими предками вновь восстанем к жизни» [из 56-й Суры].

Воистину наступит день, когда мы узрим правовер­ных, мужчин и женщин, в свете, сияющем перед ними и на их десницах, и голос скажет им: «Возрадуйтесь этому дню. Вы вступите в сады, орошаемые бегущими ручьями, где вы будете пребывать вовеки». Это — высшее торжество.

В этот день лицемеры, и мужчины и женщины, скажут правоверным: «Подождите нас, одолжите нам немного вашего света». Но они ответят: «Уходите и ищите другого света».

Между ними будет поставлена стена с воротами. Внутри ее будет милосердие, а снаружи — адские кары. Они будут взывать к ним, говоря: «Разве мы были не на вашей стороне?» «Да, — ответят те, — но вы подверглись искушению, вы колебались и сомнева­лись, и обманывались своими желаниями, когда воля Аллаха была едина, а Лицемер обманывал вас насчет Аллаха. Сегодня от вас и от неверных не примут выкупа. Ад будет вашим домом; вы заслужили его по справедливости, заслужили мрачную гибель» [из 57-й Суры].

 

Хадит

 

Хадит для ислама — это, грубо говоря, то же, что Талмуд для иудаизма. Хадит — это не часть Корана, а собрание устных высказываний, которые приписываются пророку Мухаммеду и его спутникам.

Спутник святого пророка Мухаммеда спросил его, каковы будут признаки конца света.

Пророк поведал ему об ужасном времени, о котором многое сказано в Священном Коране. Люди больше не будут изучать Коран, а все свое время будут употреблять на поиски материального богатства, наслаждений и мирской власти. Будет мор в Джедде, голод в Медине, чума в святом городе Мекке. Будут землетрясения, более сильные, чем когда-либо, по всему Магрибу [Северная Африка]; гибельные бури обрушатся на Турцию и Иран; Ираном завладеют убийцы и разбойники. Народы Дальне­го Востока погибнут в череде наводнений. Нравственные основы связующие общество, совершенно ослабнут; каждый будет сам по себе. В это время появится Дажжал — Антихрист — верхом на обезьяне, который подчинит себе все народы на земле.

Но Дажжал будет править лишь сорок дней, покоряя себе людей страхом и силой. А потом Бог пошлет Иисуса с небес, который спустится верхом на белом коне с копьем в руке, чтобы победить Дажжала. Остатки правоверных объединятся в могущес­твенное войско Бога, чтобы помочь Иисусу в войне с Дажжал ом. Дажжал будет повержен, но не убит; Бог сделает так, что ноги Дажжала прирастут к земле, и тогда Иисус нанесет ему смертель­ный удар.

С неба спустится престол, и Иисус будет править землей сорок лет в совершенном мире и справедливости. Каждый из этих сорока лет будет продолжаться двадцать шесть месяцев, а не двенадцать, как обычно, — так что в действительности они будут равняться восьмидесяти семи обычным годам.

В конце своего царствования Иисус отправится в Иерусалим и помолится в мечети Каменного Свода, откуда Господь возьмет Иисуса на небо. Через семь дней после возвращения души Иисуса на небо чудовищные Гог и Магог, плененные Алексан­дром [Искандером] Великим, вырвутся на свободу, круша все на своем пути.

Тогда Господь призовет на помощь двух ангелов. Первый из них — Азраил, ангел смерти. Правоверным Азраил является в виде прекрасной звезды и нежным, сладким голосом зовет их отдохнуть. А грешникам Азраил является как ужасное чудовище, вырывающее их душу из тела.

Второй ангел, Израфил, в последний день протрубит в трубу. Поскольку к этому моменту все праведники уже будут убиты грешниками, то все оставшиеся на земле обречены на гибель, которая начнется при трубном звуке. Устав от людского зла, Господь велит Израфилу протрубить в трубу, и горы рассыплются в пыль. Затем последуют сорок лет ужасных землетрясений и бурь, после чего труба протрубит вновь. При этом звуке души благочестивых разыщут свои тела, чтобы соединиться с ними и воскреснуть. Затем, когда души и тела соединятся, благочестивые люди проведут сорок лет, восхваляя Аллаха.

При третьем звуке трубы святой пророк Мухаммед вернется на землю верхом на своем коне Бураке, которого будет вести на поводу ангел Гавриил. Все увидят престол Аллаха. Больше не останется тайн: тайные грехи правоверных и неверных выйдут на свет. Эти тайные грехи будут положены на левую чашу весов, а добрые деяния, пусть даже самые маленькие, будут помещены на правую чашу. Если правая чаша перевесит левую, душа будет спасена; если наоборот — душа будет проклята.

Но что будет с теми, чьи добрые и злые дела весят одинаково? Такие души могут спастись в этот ужасный день, если воззовут к милосердию Бога. Если душа будет искренне плакать и сожалеть о своих грехах, на правую чашу весов упадет записка, написанная Богом собственноручно, и рай откроется для этой души.

Суд будет продолжаться всего один час.

Затем праведники и грешники пересекут мост, ведущий в рай, тонкий, как волосок. Праведники преодолеют его без труда, а грешники упадут в адскую бездну. Некоторые с большими уси­лиями и с искренним сердечным раскаянием смогут выбраться из ада. Эти люди и все праведники напьются сладких вод из озера Мухаммеда и никогда не будут знать скорби, жажды, голода и страданий.

 

МАЙТРЕЙЯ

(Тибет, Корея, Монголия)

 

В будущем в мире свершатся великие перемены. Океан частично пересохнет, в результате чего Индийский суб­континент станет более обширным и плоским, чем сейчас. Тогда людям будет легче путешествовать по Азии, и субконтинент будет достаточно велик, чтобы вместить всех людей мира. Мир внезап­но в изобилии наполнится пищей. Люди, некогда питавшие друг к другу вражду, внезапно станут добры друг к другу. Среди людей останется лишь три затруднения — голод, уничтожение отбросов и старение; болезни и войны исчезнут. Но люди будут жить очень долго: жениться они будут не раньше, чем в 150 лет от роду, а умирать — около 500 лет.

Тогда над всем миром будет властвовать единый правитель по имени Шанкха. Он распространит по всему миру как закон Дхарму Будды. Во время его царствования родится будущий Будда — Майтрейя. Его мать будет вынашивать его десять месяцев, а потом он явится из ее чрева совершенно чистым. При рождении он провозгласит, что это — его последнее воплощение впереди его теперь ждет только Нирвана (высшее просветление) Подобно первому великому Будде (Будде Шакьямуне, или Гаутаме), Майтрейя будет созерцать природу вещей и постигнет иллюзорность смертной жизни. У него будет восемьдесят четыре тысячи последователей, которые будут прислуживать ему. Это время Брахмы. Вечный Бог объявит с небес истину Дхармы.

В этот период исчезнут эгоизм и иллюзии. Материальные владения утратят свою ценность. Никто не будет ни о чем заботиться, кроме просветления. Люди перестанут жить, повину­ясь страстям; они будут вести совершенно целомудренную жизнь как современные монахи. Ибо при их долгой жизни не будет нужды в том, чтобы порождать детей. Сам Майтрейя будет проповедовать более шестидесяти тысяч лет в окружении совер­шенной гармонии, после чего он покинет землю и уйдет в Нирвану — абсолютное единение с Богом. Вечный закон, Дхар­ма, будет оставаться в силе еще десять тысяч лет, и все люди достигнут Нирваны.

Все люди освободятся от страданий и боли; все препятствия к постижению Дхармы людьми исчезнут. В конце десятитысячелетнего периода сам Брахма провозгласит вселенскую истину человечеству, открыв тайны, которые были недоступны даже Буддам.

 

РАГНАР-К: СУМЕРКИ БОГОВ

(Скандинавия)

 

С тех пор как Один обменял свой глаз на глоток воды из колодца мудрости Мимира, он знал о грядущем неизбеж­ном уничтожении Вселенной и гибели богов, в том числе и своей собственной.  Начало конца света  будет возвещено знаками в природе. Однажды животные начнут запасать себе пищу на зиму еще ранней весной, ибо они раньше людей узнают будущее. Зима, которая наступит в этом году, будет продолжаться три сезона: от конца осени этого года до начала осени следующего. Это будет самая холодная из зим. Таких зимы будет три подряд; они будут перемежаться лишь короткими тремя месяцами отте­пели. Затем наступят Сумерки Богов. Земля содрогнется. Землет­рясения произойдут даже там, где их никогда прежде не знали; море выйдет из берегов и затопит сушу., Эти землетрясения вызовет злобный Локи, разрывающий свои оковы.

Локи, как вы помните, — это злой бог, повинный в смерти Бальдра, сына Одина. В наказание боги приковали его к скале. Когда цепи проржавеют и ослабнут, Локи начнет дергать их, чтобы освободиться, и это вызовет землетрясения. Много столе­тий он лелеял мысли об отмщении богам. И когда он освободит­ся, он объединится с другими врагами богов, чтобы напасть на их страну — Асгард.

На земле люди будут во множестве умирать от голода, холода, наводнений, землетрясений и других катаклизмов. И сейчас Один уже не сможет помочь им.

Дело в том, что Одину самому придется бороться за свою жизнь. Хеймдалль, страж богов, протрубит в боевой рог, возве­щая вторжение в Асгард Локи и других недругов. Все живые существа услышат звук рога и задрожат от ужаса.

Волк Фенрис, некогда покоренный и скованный богами, тоже вырвется на свободу. Великий мировой змей поднимется из океана. Локи и сыны Муспельхейма, огненные великаны, про­скачут по радужнрму мосту и сойдутся с богами в битве, пробудив огонь, который сожжет землю. Тор, бог грома, убьет мирового змея; но в последнее мгновение змей выплюнет яд, который погубит Тора. Сурт, предводитель армии великанов, метнет на землю огонь, который уничтожит последние остатки живого. Солнце померкнет, и звезды упадут с небес.

Сам Один будет убит, так же как и все боги. Не останется в живых и никто из их врагов. В этой последней войне не будет ни победителей, ни побежденных, все, кто сражался в ней, погибнут.

Но, когда мир будет окончательно разрушен, Альфадур («Все-отец»), великий и единственный вечный Бог, стоящий выше богов, останется в живых. Он создаст новую землю, новых живых существ и сотворит мужчину и женщину, чтобы возродить чело­веческий род.

 

СЕВЕРОАМЕРИКАНСКИЕ АПОКАЛИПТИЧЕСКИЕ МИФЫ

Пони

 

Тирауа Атиус — владыка всех вещей и единственный, кто определяет судьбу. В начале мира он поставил в небе, на крайнем северо-западе, великого буйвола. Каждый год этот бык теряет по волоску; когда он потеряет все волосы, наступит конец света. Когда упадет последний волосок, начнутся метеорные дожди, солнце и луна померкнут.

В начале мира Тирауа Атиус назначил Северную Звезду и Южную Звезду управлять судьбой.  Однажды  Северная  Звезда прямо заговорил с народом пони и сказал ему, что Южная Звезда, каждый год чуть-чуть сдвигается к северу. Когда Южная Звезда, схватит Северную Звезду, настанет конец света.

Повелевать окончательным уничтожением мира будут четыре бога сторон света. Запад отдаст приказ об уничтожении мира, а Восток повинуется. Тогда звезды с небес упадут на новую землю и превратятся в людей. Люди, оставшиеся в этом мире после разрушений, взлетят высоко в небо и превратятся в звезды.

 

Чероки

 

Земля плавает на воде, как огромный остров, и с четырех сторон ее поддерживают сыромятные ремни. Эти ремни привязаны к вершине хрустальной скалы на небесах. Рано или поздно ремни обветшают и лопнут, и тогда земля уйдет под воду и все живое погибнет. Потом, как это уже происходило, Творец вытащит землю обратно из-под воды и создаст мир заново.

 

ВЕТХИЙ ЗАВЕТ

(Книга пророка Даниила,  11:40—12:4)

 

«Под конец же времени сразится с ним [Великим Гонителем] царь южный, и царь северный ус­тремится как буря на него с колесницами, всадниками и многочисленными кораблями, наводнит их и про­йдет через них.

И войдет он в прекраснейшую из земель, и многие области пострадают, и спасутся от руки его только Едом, Моав и большая часть сынов Аммоновых.

И прострет он руку свою на разные страны; не спасется и земля Египетская.

И завладеет он сокровищами золота и серебра и разными драгоценностями Египта; Ливийцы и Ефиопляне последуют за ним.

Но слухи с востока и севера встревожат его, и выйдет он в величайшей ярости, чтоб истреблять и губить многих.

И раскинет он царские шатры свои между морем и горою преславного святилища; но придет к своему концу, и никто не поможет ему.

И восстанет в то время Михаил, князь великий, стоящий за сынов народа твоего; и наступит время тяжкое, какого не бывало с тех пор, как существуют люди, до сего времени; но спасутся в это время из народа твоего все, которые найдены будут записанны­ми в книге.

И многие из спящих в прахе земли пробудятся, одни для жизни вечной, другие на вечное поругание и посрамление.

И разумные будут сиять, как светила на тверди, и обратившие многих к правде — как звезды, во веки, навсегда.

А ты, Даниил, сокрой слова сии и запечатай книгу сию до последнего времени; многие прочитают ее, и умножится ведение».

НОВЫЙ ЗАВЕТ

 

Христианские теологи, говоря о конце света, называют его «эсха— тон».

 

Выдержки из Евангелия от Марка

 

Эсхатологическая Проповедь (Марк, 13:1—4)

«И когда выходил Он [Иисус] из храма, говорит Ему один из учеников Его: Учитель! посмотри, какие камни и какие здания!

Иисус сказал ему в ответ: видишь сии великие здания? все это будет разрушено, так что не останется здесь камня на камне.

И когда Он сидел на горе Елеонской против храма, спра­шивали Его наедине Петр, и Иаков, и Иоанн, и Андрей:

Скажи нам, когда это будет, и какой признак, когда все должно совершиться?»

 

Начало скорбей (Марк, 13:5—32)

«Отвечая им, Иисус начал говорить: берегитесь, чтобы кто не прельстил вас;

Ибо многие придут под именем Моим, и будут говорить, что это Я, и многих прельстят.

Когда же услышите о войнах и о военных слухах, не ужасайтесь: ибо надлежит сему быть; но это еще не конец.

Ибо восстанет народ на народ, и царство на царство; и будут землетрясения по местам, и будут глады и смятения. Это начало болезней.

Но вы смотрите за собою; ибо вас будут предавать в судилища, и бить в синагогах, и пред правителями и царями поставят вас за Меня, для свидетельства пред ними.

И во всех народах прежде должно быть проповедано Еван­гелие.

Когда же поведут предавать вас, Не заботьтесь наперед, что •вам говорить, и Не обдумывайте; Но что дано будет вам в тот час, то и говорите; ибо не вы будете говорить, но Дух Святый.

Предаст же брат брата на смерть, и отец детей; и восстанут дети на родителей, и умертвят их.

И будете ненавидимы всеми за имя Мое; претерпевший же до конца спасется.

Когда же увидите мерзость запустения, реченную пророком Даниилом, стоящую, где не должно, — читающий да разумеет, — тогда находящиеся в Иудее да бегут в горы;

А кто на кровле, тот не сходи в дом и не входи взять что-нибудь из дома своего;

И кто на поле, не обращайся назад взять одежду свою.

Горе беременным и питающим сосцами в те дни!

Ибо в те дни будет такая скорбь, какой не было от начала творения, которое сотворил Бог, даже доныне, и не будет.

И если бы Господь не сократил тех дней, то не спаслась бы никакая плоть; но ради избранных, которых Он избрал, сократил те дни.

Тогда, если кто вам скажет: «вот, здесь Христос», или: «вот, там», — не верьте.

Ибо восстанут лжехристы и лжепророки, и дадут знамения и чудеса, чтобы прельстить, если возможно, и избранных.

Вы же берегитесь; вот, Я наперед сказал вам все.

Но в те дни, после скорби той, солнце померкнет, и луна не даст света своего,

И звезды спадут с неба, и силы небесные поколеблются.

Тогда увидят Сына Человеческого, грядущего на облаках с силою многою и славою.

И тогда Он пошлет Ангелов Своих и соберет Избранных Своих от четырех ветров, от края земли до края неба.

От смоковницы возьмите подобие: когда ветви ее становят­ся уже мягки и пускают листья, то знаете, что близко лето;

Так и когда вы увидите то сбывающимся, знайте, что близко, при дверях.

Истинно говорю вам: не прейдет род сей, как все это будет.

Небо и земля прейдут, но слова Мои не прейдут.

О дне же том или часе никто не знает, ни Ангелы небесные, ни Сын, но только Отец».

 

Выдержки из Апокалипсиса (книга откровения Иоанна)

 

Число Зверя 666 (Откр. 13:15—18)

«И дано ему было вложить дух в образ зверя, чтобы образ зверя и говорил и действовал так, чтоб убиваем был всякий, кто не будет поклоняться образу зверя.

И он сделает то, что всем — малым и великим, богатым и нищим, свободным и рабам — положено будет начертание на правую руку их или на чело их.

И что никому нельзя будет ни покупать, ни продавать, кроме того, кто имеет это начертание, или имя зверя, или число имени его.

Здесь мудрость. Кто имеет ум, тот сочти число зверя, ибо это число человеческое: число его шестьсот шестьдесят шесть».

Последняя битва (Откр., 19:11—21)

«И увидел я отверстое небо, и вот конь белый, и сидящий на нем называется Верный и Истинный, Который праведно судит и воинствует.

Очи у Него как пламень огненный, и на голове Его много диадим; Он имел имя написанное, которого никто не знал кроме Его Самого;

Он был облечен в одежду, обагренную кровию. Имя Ему: Слово Божие.

И воинства небесные следовали за Ним на конях белых облеченные в виссон белый и чистый.

Из уст же Его исходит острый меч, чтобы им поражать народы. Он пасет их жезлом железным; Он топчет точило вина ярости и гнева Бога Вседержителя.

На одежде и на бедре Его написано имя: Царь царей и Господь господствующих.

И увидел я одного Ангела, стоящего на солнце; и он воскликнул громким голосом, говоря всем птицам, летающие по середине неба: летите, собирайтесь на великую вечерю Божию,

Чтобы пожрать трупы царей, трупы сильных, трупы тысяченачальников, трупы коней и сидящих на них, трупы всех свободных и рабов, и малых и великих.

И увидел я зверя и царей земных и воинства их, собранные, чтобы сразиться с Сидящим на коне и с воинством Его.

И схвачен был зверь и с ним лжепророк, производивший чудеса пред ним, которыми он обольстил принявших начерта­ние зверя и поклоняющихся его изображению: оба живые брошены в озеро огненное, горящее серою;

А прочие убиты мечем Сидящего на коне, исходящим из уст Его; и все птицы напитались их трупами».

 

Суд (Откр., 20:11—15)

 

«И увидел я великий белый престол и Сидящего на нем, от лица Которого бежало небо и земля, и не нашлось им места.

И увидел я мертвых, малых и великих, стоящих пред Богом, и книги раскрыты были, и иная книга раскрыта, которая есть книга жизни; и судимы были мертвые по написанному в книгах, сообразно с делами своими.

Тогда отдало море мертвых, бывших в нем, и смерть и ад отдали мертвых, которые были в них; и судим был каждый по делам своим,

И смерть и ад повержены в озеро огненное. Это — смерть вторая.

И кто не был записан в книге жизни, тот был брошен в озеро огненное».

 

Небесный Иерусалим (Откр., 21:1—8)

 

«И увидел я новое небо и новую землю; ибо прежнее небо и прежняя земля миновали, и моря уже нет.

И я Иоанн увидел святый город Иерусалим, новый, сходя­щий от Бога с неба, приготовленный как невеста, украшенная для мужа своего.

И услышал я громкий голос с неба, говорящий: се, скиния Бога с человеками, и Он будет обитать с ними; они будут Его народом, и Сам Бог с ними будет Богом их;

И отрет Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже; ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет; ибо прежнее прошло.

И сказал Сидящий на престоле: се, творю все новое. И говорит мне: напиши; ибо слова сии истинны и верны.

И сказал мне: совершилось! Я есмь Алфа и Омега, начало и конец; жаждущему дам даром от источника воды живой;

Побеждающий наследует все, и буду ему Богом, и он будет Мне сыном;

Боязливых же и неверных, и скверных и убийц, и любодеев и чародеев, и идолослужителей и всех лжецов — участь в озере, горящем огнем и серою».

 

Выдержки из 2-го послания Павла к Фессалоникийцам (II Фес. 2:1—12)

 

«Молим вас, братия, о пришествии Господа Нашего Иисуса Христа и нашем собрании к Нему,

Не спешить колебаться умом и смущаться ни от духа, ни от слова, ни от послания, как бы нами (посланного), будто уже наступает день Христов.

Да не обольстит вас никто никак; ибо день тот не придет, доколе не придет прежде отступление и не откроется человек Противящийся и превозносящийся выше всего, называемого Богом или святынею, так что в храме Божием сядет он, как Бог, выдавая себя за Бога.

Не помните ли, что я, еще находясь у вас, говорил вам это?

И ныне вы знаете, что не допускает открыться ему в свое время.

Ибо тайна беззакония уже в действии, только не совершится до тех пор, пока не будет взят от среды удерживающий теперь, —

И тогда откроется беззаконник, которого Господь Иисус убьет духом уст Своих и истребит явлением пришествия Своего,

Того, которого пришествие, по действию сатаны, будет со всякою силою и знамениями и чудесами ложными,

И со всяким неправедным обольщением погибающих за то, что они не приняли любви истины для своего спасения.

И за сие пошлет им Бог действие заблуждения, так что они будут верить лжи,

Да будут осуждены все не веровавшие истине, но возлюбившие неправду».

 

ЧАСТЬ 3

СОВРЕМЕННЫЕ ПРОЧТЕНИЯ МИФА

 

 

«Я использую понятие «миф» в том смысле, в котором оно обычно употребляется в науке об истории и религии. Миф — это рассказ о происшествии или событии, в котором участвуют сверхъестественные, сверхчеловеческие силы или личности (и это объясняет, почему миф часто определяют просто как историю о богах). Мифологическое мышление — это противоположность научного мышления. Оно приписы­вает определенные феномены и события действию сверхъес­тественных, «божественных» сил, которые мыслятся либо просто динамически, либо представлены как олицетворен­ные духи или боги. Таким образом, мифологическое мыш­ление обособляет определенные феномены и события, а также определенные области от привычных вещей и явлений мира, которые поддаются постижению и контролю. Научное мышление, напротив, заранее формирует «рабочую гипоте­зу», которая основывается на замкнутом континууме причи­ны и следствия; фактически, научное мышление представ­ляет собой предельное развитие такой рабочей гипотезы и предполагает единство всего мироздания и закономерно урегулированный порядок вещей и событий в мире.

Рудольф Бултманн,

немецкий теолог и критик Библии.

«Новый Завет и мифология. Основные труды»

 

 

Точки зрения на миф и смысл

 

Джеремия Кэртин (1835—1906), ирландский исследователь мифов:

«Здравый смысл пытается уверить нас, что мифы древности — это, грубо говоря, синоним лжи и выдум­ки; тогда как истинные мифы (а таких существует много) — это самые исчерпывающие и великолепные утверждения истины, известные человеку. Миф, даже если в нем содержится некий универсальный принцип, выражает его в конкретной форме; его своеобразные персонажи используют язык и аксессуары конкретного народа; благодаря таким знакомым и милым сердцу событиям, происходящим в конкретном месте и в конкретное время, мы получаем от мифа высочайшее наслаждение, и истина идет с ним рука об руку, как душа — с телом».

 

Зигмунд Фрейд (1856—1939), австрийский основоположник психоанализа:

«Я уверен, что значительная часть мифологических понятий о мире, глубоко проникших в большинство современных религий, есть не что иное, как психоло­гия, спроецированная во внешний мир».

 

Ананда Кумарасвами (1877—1947), индийский философ XX века:

«Миф воплощает собой теснейшее сближение с абсо­лютной истиной, какое только может быть выражено в словах».

 

Николай Бердяев (1874—1948), русский христианский философ-экзистенциалист:

«Поэтому я склоняюсь к убеждению в том, что тайны божественного, равно как и человеческого и мирского бытия, со всеми своими сложнейшими историческими судьбами, поддаются разгадке лишь с помощью кон­кретной мифологии. Невозможно познать божествен­ное бытие средствами абстрактного философского мышления, основанного на принципах формальной или рациональной логики; это возможно лишь с по­мощью конкретного мифа, который ощущает божес­твенное бытие как полную страстей судьбу конкретных и деятельных личностей...»

 

Карл Густав Юнг (1875—1961), шведский основоположник психоанализа:

«Миф — это естественная и необходимая ступень между бессознательным и сознательным мышлением. ...Я наконец понял, что значит жить с мифом и что значит жить без него. «Миф, — пишет один из отцов церкви, — это то, во что верят всегда, все и повсюду; поэтому человек, который считает, что может прожить без мифа или вне его, — это исключение. Он словно лишен своих корней, не имеет истинной связи с прошлым или жизнью предков внутри себя, ни даже с современным ему обществом».

 

Джордж Сантаяна (1863—1952), американский философ, испанец по рождению:

«Примитивный склад мышления сохраняется в мифо­логии, которая представляет собой наблюдение за пред­метами, обремененное всем, что только может предло­жить драматическая фантазия. Это не сознательная поэзия, но и не полноценная наука, но в ней заклю­чен общий источник и первичный материал того и другого.

 

Алан Уотте (1915—1973), английский писатель и западный комментатор дзен-буддистских текстов:

«Каждое утвердительное заявление о предельных ве­щах должно совершаться в неоднозначной форме мифа или поэзии. Ибо в этой области прямая и указательная форма речи может сказать лишь: «Neti, neti» («Нет, нет» на санскрите), поскольку то, что подлежит опи­санию и категоризации, неминуемо входит в область условного.

Миф — это символическая история, раскрывающая внутренний смысл вселенной и жизни человека».

 

Томас Манн (1875—1955), немецкий романист, лауреат Нобелевской премии по литературе 1929 года:

«Теперь становится ясно, что все типическое — это, по сути дела, мифическое и что с равным значением можно говорить о «прожитом мифе» и о «прожитой жизни»... Интерес к мифологии так же родствен пси­хоанализу, как интерес к психологии — всем творя­щим писателям. Проникновение в детство индивиду­альной души — это в то же самое время проникнове­ние в детство всего человечества, в первобытное и мифическое... Ибо миф есть основание жизни; это • безвременная схема, благочестивая формула, по кото­рой струится жизнь, бессознательно воспроизводя ее особенности... Чего он достигает, так это прозрения высших истин, содержащихся в действительности; улы­бающегося познания вечного, непреходящего и достовернейшего; познания схемы, в которой и согласно с которой живет индивидуум, при своей наивной уве­ренности в себе как личности, уникальной для всего пространства и времени, не сознавая той степени, до которой его жизнь — лишь формула и повторение, а вехи на его пути расставлены теми, кто проделал этот путь прежде него».

 

Фридрих фон Шлегель (1772—1829), немецкий романист, критик и философ:

«Мифология — это поэма природы. В нее искусно вплетены самые высокие идеалы; все в ней — взаимос­вязь и трансформация, все соединено и превращается друг в друга, и эта связь и превращение составляют ее неповторимый смысл, ее внутреннюю жизнь, ее ме­тод». Ф. Макс Мюллер (1823—1900), родившийся в Германии британский лингвист, исследователь мифологии и переводчик индуистских Священных Писаний:

«Мифология неизбежна; мифология естественна; это врожденная необходимость языка, если признать язык внешней формой и проявлением мысли; по сути, это — теневой покров, который язык набрасывает на мысль и который не может исчезнуть до тех пор, пока язык не станет полностью соразмерен с мыслью, — чего не произойдет никогда. Несомненно, что мифоло­гия наиболее мощно выплескивается на ранних этапах истории человеческой мысли, но полностью она не исчезает никогда. В наши дни Тоже есть мифология, как и во времена Гомера, но только мы не восприни­маем ее — и постольку, поскольку мы сами живем под ее тенью, и постольку, поскольку все мы прячемся от полуденного сияния истины... Мифология в высшем значении — это власть, которой язык обладает над мыслью во всех возможных сферах умственной дея­тельности».

 

Бруно Беттельхейм (1903—1990), родившийся в Германии американский психиатр и интерпретатор волшебных сказок:

«Платон (который, возможно, понимал, что формирует ум человека, гораздо лучше некоторых наших совре­менников, которые хотят, чтобы их дети имели дело лишь с «реальными» людьми и повседневными собы­тиями) знал, какой интеллектуальный опыт нужен для того, чтобы обрести истинную человечность. Он пред­полагал, что будущие граждане его идеальной респуб­лики будут начинать свое образование с чтения мифов, а не с голых фактов так называемых рациональных наук. Даже Аристотель, мастер здравого смысла, гово­рил: «Друг мудрости — это друг мифа». Современые мыслители, изучавшие мифы и волшеб­ные сказки с философской или психологической точки зрения, приходят к тому же самому заключению, неза­висимо от своих первоначальных предубеждений. Один из них, Мирча Элиаде, описывает мифы как модели человеческого поведения, [которые] уже одним этим придают жизни смысл и ценность.

 

Роберт Грейво (1895—1985), британский поэт, писатель и исследователь мифов, в соавторстве с израильским ученым Рафаэлем Патаи:

«Мифы — это драматические истории, образующие священный документ, который либо оправдывает со­хранение древних установлений, традиций, ритуалов и верований на той территории, где они приняты, либо одобряет нововведения».

 

Бронислав Малиновский (1884—1942), родившийся в Польше британский антрополог:

«Я придерживаюсь убеждения, что существует особый класс историй, считающихся священными, которые во­площены в ритуалах, моральных установлениях и соци­альной организации и которые формируют целостную и деятельную часть первобытной культуры. Эти истории сохраняются не из праздного интереса, не потому, что они занятны и увлекательны; нет, для аборигенов они служат утверждениями первозданной, более великой и более достоверной реальности, которой определяется текущая жизнь, судьбы и деятельность человечества и знание которой обеспечивает человека основаниями для ритуалов и нравственных поступков, а также указаниями на то, как их следует совершать.

При изучении живого мифа... он представляется не символическим, а прямым выражением темы; это не объяснение, служащее для удовлетворения научного интереса, а выраженное в форме рассказа воскрешение первозданной реальности, призванное удовлетворить глубокие религиозные потребности, нравственные чая­ния, социальные обязанности, притязания и даже прак­тические нужды. Миф исполняет в первобытной куль­туре незаменимую функцию: он выражает, укрепляет и узаконивает верования; он охраняет и поддерживает мораль; он гарантирует эффективность ритуала и со­держит в себе практические правила, которыми ру­ководствуется человек в своей жизни. Таким образом, миф является жизненно важным компонентом челове- ческой цивилизации; это не развлекательная сказка, а мощная движущая сила; это не интеллектуальное рас­суждение и не художественный вымысел, а прагмати­ческий документ, удостоверяющий первобытную веру и нравственную мудрость».

 

Клод Леви-Штросс (р. 1908), французский антрополог и основоположник структурализма:

«С помощью научного мышления мы способны до­стичь господства над природой... миф не способен дать человеку больше власти над его окружением. Но край­не важно, что он дает человеку иллюзию, что он способен постичь вселенную и что он ее уже постиг».

 

Джозеф Кэмпбелл (1904—1987), американский исследователь мифов:

«Во всем обитаемом мире, во все времена и при любых обстоятельствах, мифы всегда процветали и являлись живым источником вдохновения для всего, что бы ни порождало человеческое тело и ум. Не было бы пре­увеличением сказать, что миф — это тайные врата, через которые неистощимая энергия космоса изливает­ся в культурные достижения человека. Религии, фило­софские учения, искусство, социальные установления первобытных и современных людей, базовые открытия науки и технологии, даже наполняющие наш сон сновидения — все это капли из волшебной кипящей чаши мифа».

 

Ганс Кюнг (р. 1928), современный католический теолог:

«...не стоит критиковать мифы, легенды, образы и символы из-за того, что они — мифы, легенды, образы и символы... Так, даже когда мифологический элемент просто исключается [из христианства] (как это, оче­видно, происходит в теологии Просвещения и либера­лизма), то это идет только во вред христианской идее, которая сбрасывается за борт вместе с мифом».

 

Карлос Фуэнтес (р. 1928),  современный мексиканский писатель и эссеист:

«Миф — это прошлое вместе с будущим, проявляющи­еся в настоящем».

 

Луи-Огюст Сабатье (1839—1901), французский протестантский теолог:

«Создать миф, так сказать, осмелиться за реальностью здравого смысла искать более высокую реальность — это самый явный признак величия человеческой души и доказательство ее способности к бесконечному росту и развитию».

 

Рудольф Бултманн (1884—1976), немецкий теолог и «формальный критик» Библии:

«Настоящая задача мифа — не в том, чтобы дать объективную картину мира; в нем, скорее, выражается то, как мы, люди, понимаем свое место в окружающем нас мире. Таким образом, миф не поддается интерпре­тации в космологических терминах, он хочет, чтобы его толковали в терминах антропологии, а еще лучше —  в экзистенциальных терминах. Миф рассуждает о силе или силах, действие которых, как нам кажется, мы  испытываем  в  качестве  основы  и   ограничений нашего мира и наших собственных действий и страс­тей.   Он   говорит  об   этих   силах,   вводя   их  в   круг привычных предметов и законов мира, в круг жизни человека, его привязанностей, мотивов и возможнос­тей. Так происходит, скажем, когда миф говорит о мировом яйце или мировом древе, чтобы изобразить основу и источник мира графическим способом, или когда он говорит о войнах между богами, в результате которых сложились все законы и обстоятельства при­вычного нам мира. Миф повествует о неземном как о земном, о божественном как о человеческом.

Миф подчеркивает, что основа и цель привычного и доступного мира, в котором мы живем, не заключены в нем самом; напротив, его основание и границы лежат за пределами всего обычного и доступного; все, что окружает нас, постоянно находится под угрозой и в то же время под контролем сверхъестественных сил, которые и есть основание и границы мира. Кроме того, миф также выражает уверенность в том, что мы —   не хозяева  себе,  что мы  зависим  не  только  от знакомого и привычного мира, но и, в еще большей степени, от сил, царящих над этим миром, и что именно благодаря этой своей зависимости от них мы способны освободиться от власти обычных сил. ...Миф говорит о богах как о людях, об их действиях — как о человеческих поступках, с тем лишь различи­ем, что боги представлены как наделенные сверхчело­веческой мощью, а их поступки непредсказуемы и способны противоречить естественному ходу вещей. Таким образом, миф превращает богов (или Бога) в людей исключительной силы, и так происходит даже тогда, когда он говорит о божественном всемогуществе и всезнании, ибо здесь отличие от человеческой силы и знания не качественное, а лишь количественное. Короче говоря, миф объективизирует трансцендентное в имманентное и, таким образом, доступное, что ста­новится очевидным, когда культ все больше и больше превращается в действие, призванное повлиять на бога, отвратив от себя его гнев и завоевав его милость.

 

Рейнгольд Нибур (1892—1971), американский протестантский теолог:

«Охватить взором целое возможно, лишь приняв, что человеческая история имеет некий смысл; а современ­ный эмпиризм боится допустить это. История может приобрести смысл только с помощью мифологии».

(«Размышления о конце эпохи»)

«Только миф способен представить мироздание как царство согласованности и смысла, не отрицая при этом несогласующиеся между собой факты. Мирозда­ние мифа согласованно, потому что все факты в нем связаны то неким центральным источником смысла; но эта согласованность не рациональна, поскольку миф не подчиняется бесплодной необходимости соединять между собой все явления в терминах непосредственной рациональной связности».

(«Интерпретация христианской этики»)

«Сущностная истина великого религиозного мифа не может быть измерена непосредственным происшествием, который породил его; она не может толковаться исходя из поверхностного намерения История Вави­лонской башни могла возникнуть на основе того, что недостроенный храм Мардука в Вавилоне взволновал воображение обитавших в соседней пустыне людей, созерцавших его несовершенное величие и размыш­лявших о причине, по которой он остался неокончен­ным. Непосредственной целью этой истории могла быть попытка создать мифологическое объяснение происхождения множества языков и культур. Но ни сомнительное происхождение этой легенды, ни фан­тастический характер ее предполагаемой истории не должны затемнять ее сущностную идею в сознании тех, кто достаточно мудр, чтобы распознать в перво­бытных фантазиях вечные и бесценные прозрения».

(«По ту сторону трагедии»)

 

Пауль Тиллих (1886—1965), родившийся в Германии американский протестантский теолог:

«Мифологический язык представляется в такой же степени древним, сочетая в себе техническое объясне­ние явлений с религиозным переживанием, которое обладает высочайшим смыслом даже для повседневной жизни. Религиозный язык — язык символико-мифологический, даже тогда, когда он интерпретирует факты и события, принадлежащие к царству обыденной встре­чи с повседневной реальностью. Современное смеше­ние этих двух типов языка служит причиной одного из самых серьезных препятствий к пониманию религии, так же как в донаучный период — к постижению обычной повседневной реальности как объекта техни­ческого использования.

Язык мифа, так же как и язык повседневной реальнос­ти, может быть переведен на другие типы языка — поэтический или научный. Как и религиозный язык, поэтический язык живет в символах, но поэтические символы выражают иное качество столкновения чело­века с реальностью, чем религиозные символы».

 

Параллельные мифы и способы их интерпретации

ОТКРЫТИЕ ПАРАЛЛЕЛЬНЫХ МИФОВ

 

Великие исторические встречи между европейцами и разно образными народами Африки, Азии и Америки повлекли за собой множество далеко идущих последствий. Самым, воз­можно, интересным (а для первых исследователей — просто ошеломляющим) результатом было открытие того, что культуры, далеко отстоящие друг от друга во времени и пространстве, имеют чрезвычайно сходные между собой религиозные обряды и мифы.

К примеру, когда испанцы впервые ступили на землю Нового Света, они были потрясены многочисленными параллелями меж­ду туземными религиями и католицизмом. Сравнивая веру ис­панцев с верованиями мексиканских ацтеков, американский историк XIX века Уильям Прескотт писал в своей книге «Заво­евание Мексики»:

«Еще более исключительное совпадение с христи­анскими ритуалами представляет их церемония имено­вания детей. Губы и живот ребенка окроплялись водой [sic!], и «Владыка должен был позволить священным каплям смыть грех, отягощающий его со времен еще до основания мира; так, чтобы ребенок мог родиться заново». О христианской морали нам напоминают их молитвы, в которой они используют стандартные фор­мулы. «Неужели, о Владыка, ты уничтожишь нас наве­ки? Неужели это наказание должно уничтожить нас, а не изменить?» И снова: «Удели нам по твоему велико­му милосердию. дары, которых мы недостойны по нашим заслугам». ...Нерушимо соблюдались тайны исповеди, а епи­тимьи, налагавшиеся на грешников, очень напоминали те, которые использует католическая церковь». Конквистадоры обнаружили множество параллелей с католи­цизмом среди народов Инкской империи в Перу и Боливии. Вот отрывок из книги Джеральда Л.Берри «Религии мира»:

«Практиковались обряды крещения и исповеди. Жертвоприношение младенцев замещалось ритуалом, в котором проливалась кровь, но жизнь сохранялась (эту практику можно сопоставить с обрезанием мужчин). В ветхозаветной истории Авраама и Исаака можно найти отголосок инкского обычая предлагать в жертву сына за грехи отца. У инков был обряд святого причастия, в котором использовался священный хлеб «санку», обрызганный кровью жертвенной овцы [по-видимому, не «овцы», а ламы. — Прим. автора.]».

Американский художник и путешественник XIX века Джордж Кэтлин жил на Великих Равнинах Северной Америки среди множества различных племен. Он обнаружил, что ритуалы этих племен похожи на обряды древних евреев, описанные в Ветхом Завете. Вот что говорится в его «Письмах и записках об обычаях, традициях и обрядах индейцев Северной Америки»:

«На основании множества традиций, которые я наблюдал среди них, мне пришлось убедиться в том, что они решительно напоминают иудейские; многие из них столь своеобразны, что нельзя считать невозмож­ным или, во всяком случае, исключительно маловеро­ятно, чтобы два народа каким-то образом пришли к подобным обрядам и практиковали их совершенно одинаково.

...Первый и самый потрясающий факт среди севе­роамериканских индейцев, отсылающий нас к иудеям, состоит в поклонении Великому Духу, или Иегове, которое было предписано евреям божественным пове­лением. И это — вместо многочисленных богов, как у древних язычников, и вместо самодельных идолов. Североамериканских индейцев ни в коем случае нельзя назвать идолопоклонниками: они обращаются на­прямую к Великому Духу, или Иегове, без всяких посредников, конкретных или символических.

Индейские племена повсеместно разделяются на группы со своими вождями, символами, знаками и пр., и я нашел многие из их способов поклонения Богу исключительно похожими на те, что предписывает Моисей. У евреев была «святая святых», — то же можно сказать и об индейцах с их домами совета или знахарскими домами, которые всегда считались свя­щенными местами. Индейцы, так же как и древние евреи, не позволяют женщинам молиться вместе с мужчинами; едят они также раздельно.

В своих обрядах купания и омовения во все време­на года, являющихся частью религиозных установле­ний, они отвели для мужчин и женщин разные поме­щения, и в этом снова наблюдается сходство [с евре­ями]. А традиция, принятая среди женщин, удаляться из общества на время месячных истечений, абсолютно созвучна закону Моисея... После этого требуется пери­од уединения, очищения в проточной воде и умащения благовониями — точь-в-точь в согласии с иудейскими правилами; и лишь затем женщина может вернуться в жилище своей семьи. Для дикарского народа это — поистине исключительная традиция...

Во время пиров, постов и жертвоприношений они ведут себя во многом так же, как древние евреи. У многих из них пиры очень напоминают иудейскую Пасху. Среди других наблюдается обряд, похожий на израильтянский Праздник Кущей, который продол­жался восемь дней (как сообщает нам история, на -этом празднике евреи носили ивовые ветви и пости­лись несколько дней и ночей): в этот день индейцы приносят в жертву первые плоды и все самое лучшее, Что весьма похоже на еврейские жертвоприношения, совершавшиеся во искупление греха и ради заключе­ния мира».

Кэтлин осторожно замечает, что не поддерживает популярн; в те дни теорию, воплощенную сегодня в религии мормон< согласно которой индейцы были потомками десяти потеряны израильских племен, исчезнувших после падения северного цар­ства Израиля; он также не пытается выдвинуть какую-либо теорию контактов между индейцами и древними евреями. Но задолго до триумфального шествия психиатрии и современной антропологии он выражает свое потрясение удивительным сход­ством между этими двумя народами.

Немецкий философ-экзистенциалист Карл Ясперс, разворачи­вая свою теорию «осевого периода» в истории (которая будет обсуждаться подробнее в этой главе), упоминает о том, как были удивлены первые миссионеры-иезуиты в Японии, обнаружив секту японских буддистов, сильно напоминавшую европейских лютеран. Эта секта, которая известна теперь как буддизм «чистой земли», открыто заявляет о своей вере в «спасение милостью через веру»; в данном случае — веру в Амида-Будду. Грешник, согласно учению секты «чистой земли», абсолютно беспомощен и не имеет шанса на спасение, если полагается лишь на свои личные заслуги; но он должен верить в милость Амида-Будды, чтобы «возродиться в чистой земле», аналогично протестантско­му «спасению милостью через веру в Христа».

Европейские колонизаторы и миссионеры развивали любо­пытные, а подчас и курьезные теории, чтобы объяснить феномен параллельных верований. Одна точка зрения, особенно распрос­траненная среди испанских миссионеров в Мексике, состояла в том, что все неевропейские религии являлись «сатанинскими» подражаниями «истинной вере». Другая теория, не так далеко отстоящая от психологических теорий, которые мы рассмотрим ниже, гласила, что все эти верования — это проявления Божес­твенного откровения, которое когда-то приняли и поняли по всей земле, но с течением времени оно подверглось искажениям. Лично мне из всех предлагавшихся объяснений сходства между католицизмом и религией перуанцев больше всего понравилось следующее: оказывается, Святой Фома в I веке н.э. совершил путешествие в Перу через Индию. Близкое сходство религиоз­ных обрядов Старого и Нового Света чрезвычайно занимало публику в XIX столетии; на этой почве пышно расцвела теория «затерянных   племен   Израиля»,   которая   принималась   всерьез вплоть до гражданской войны в Америке.

Но к 1900-му году серьезные ученые уже обратились к сравнительной религии и мифологии. Это привело к возникно­вению двух основных подходов к параллелям между мифами отдаленных друг от друга культур. Первый подход — теория рассеяния, утверждавшая, что мифы изначально создавались в нескольких немногочисленных областях, таких как Индия, а затем, еще в древнейшие времена, распространились по всему миру в ходе общения между различными культурами. Второй подход — психологический, полагающий, что основные элемен­ты мифа — это продукты человеческой психики, универсальной для всех людей. В наши дни принимаются обе эти точки зрения, а также их синтез.

 

МИФ КАК ИСТОРИЯ ДОИСТОРИЧЕСКИХ ВРЕМЕН: МАТРИАРХАЛЬНАЯ ТЕОРИЯ

 

Общепринято, что миф — это, по большей части, продукт устной истории, передававшейся из поколения в поколение. Поскольку миф начинается с сотворения мира, это поистине «история доисторических времен». Двое ученых, исследовавших эту тему, — швейцарский классик XIX века Иоганн Якоб Бахофен и английский писатель XX века Роберт Грейвс — обнаружили во многих греческих мифах свидетельства (порой завуалированные, порой совершенно откровенные) доисторичес­кой борьбы между Матриархатом (обществом, управлявшимся женщинами) и нарождающимся патриархатом (обществом, во главе которого стоят мужчины). Для Бахофена и Грейвса эти свидетельства являются одним из центральных моментов древней истории Европы.

Читая сегодня такие мифы, часто поражаешься несоответст­вию между величественным философским содержанием и гру­бейшим отношением к женщине, выраженным в этих текстах.

 

Иоганн Якоб Бахофен (1815—1887)

Бахофен, уроженец швейцарского города Базеля, учился на юриста, но добился известности на поприще археологии и стал знатоком древнегреческого языка. Его чрезвычайно привлекала греческая мифология, и он попытался обнаружить в ней ключи к древнейшей истории Европы. Бахофен пришел к выводу, что ранняя европейская культура отчетливо делится на три периода. Первый — период варварства; за ним последовал матриархат, который, в свою очередь, сменился патриархатом.

С его точки зрения, история этой борьбы, периодические отступления к состоянию более ранних фаз развития и конечная победа патриархата совершенно ясно зафиксированы в мифах.

Период варварства Бахофен называл «гетеризмом» (от гречес­кого слова «hetero» — «оба»). На этой ранней стадии в обществе не доминировали ни мужчины, ни женщины. В этот период был широко распространен промискуитет, когда дети не знали своих отцов, женщины были беззащитны, место брака занимало наси­лие, а семейная жизнь практически не существовала. Ведущей богиней в греческой мифологии на этом этапе, согласно Бахофе-ну, была Афродита, богиня любви, лишенная каких бы то ни было аспектов законности или нравственности.

Затем женщины сплотились между собой для самозащиты, что привело к развитию матриархального общества, сменившего хаос гетеризма. Здесь расцветают первые достижения цивилизации, законы, земледелие и искусство. Для этого периода были харак­терны любовь к матери и поклонение богине-матери, символом чего для Бахофена выступала Деметра, богиня урожая. В одном из главных греческих мифов дочь Деметры, Кору (или Персефо-ну) у матери силой отнимает Гадес, повелитель Подземного мира. Согласно Бахофену, греческие мифы о свирепых воитель­ницах, амазонках, являются воспоминаниями о том, как женщи­ны объединялись в группы для самозащиты.

Бахофен интерпретирует миф об Эдипе как изображение трех стадий этой борьбы. Эдип убивает Сфинкса, символ старого века гетеризма (Сфинкс был гермафродитом, двуполым существом). Затем Эдип женится на собственной матери, царице Фив. Тра­гические события, объясняющие ее падение, таким образом интерпретировались как слабо завуалированный намек на пере­ход от матриархата к патриархату.

Бахофен, как мы увидим, оказал влияние на развитие теории эдипова комплекса в исследованиях Зигмунда Фрейда. Не ис­ключено, что Бахофен повлиял и на другого основоположника психоанализа, австро-американского ученого Альфреда Адлера. Адлер считал, что угнетение женщин мужчинами во взрослом возрасте было гиперкомпенсацией за ту зависимость, которую мальчики в детстве испытывают по отношению к своим матерям. Грейвс и Бахофен сказали бы, что это было сознательным продолжением бессознательной наследственной памяти о том времени, когда взрослыми мужчинами управляли взрослые жен­щины.

Любопытно отметить, что уже в наше время в ходе борьбы за ратификацию поправки к Конституции США о всеобщем изби­рательном праве противники законопроекта предостерегали, что равноправие полов может привести к своего рода гетеризму (хотя именно этот термин они не употребляли).

 

Роберт Грейвс

Роберт Грейвс был, по всем стандартам, весьма плодовитым и разносторонним автором: ученым-классиком, критиком, рома­нистом и поэтом. Сын ирландского писателя и немки, Грейвс был одаренным лингвистом, соавтором перевода «Рубайята» Омара Хайма и, как утверждалось в хвалебной статье в «Лондон Тайме», «величайшим лирическим поэтом Англии со времен [Джона] Донна». В США и Канаде он в настоящее время известен в первую очередь благодаря своим историческим рома­нам о Древнем Риме — «Я, Клавдий» и «Божественный Клав­дий», на основе которых были созданы популярные телепоста­новки Би Би Си.

Изучая греческие, германские, кельтские и семитские мифы, он пришел к выводу, что европейская мифология может быть правильно понята только в свете первобытного матриархального периода, когда по всей Европе почиталось универсальное божес­тво Земли-Матери — «белая богиня» (такое название носит одна из книг Грейвса).

Грейвс чувствовал, что мифы, повествующие о мужчине-предводителе греческих богов, Зевсе, свергнувшем более ранний пантеон богов, а также ряд других миф являются свидетельства­ми торжества патриархата над матриархатом. Грейвс не сомне­вался в этом факте относительно древней Европы, но понимая, что в случае других культур это вовсе не обязательно. Во введении к своей знаменитой книге «Мифы Древней Греции» он писал: «В древней Европе не было богов. Великая богиня считалась бессмертной, неизменной и всемогущей. Религиозное мировоззрение пока еще обходилось без идеи отцовства. У богини были супруги-соправители, однако брала она их для удовольствия, а не для того, чтобы дать отца своим детям. Мужчины боялись сво­его матриарха, поклонялись и подчинялись ей; очаг, за которым она следила в пещере или хижине, являлся самым древним социальным центром, а материнство считалось главным таинством... Ничто, тем не менее, не свидетельствует о том, что даже.в те времена, когда женщины безраздельно властвовали в делах религии, для мужчин не оставалось поля деятельности, где они могли бы прилагать свои усилия без оглядки на жен­щин... Мужчины даже могли перенять ряд характерис­тик «слабого пола», которые ныне считаются функци­ональной особенностью мужчин. Им могли доверять охоту, рыбную ловлю, сбор отдельных продуктов пита­ния, уход за стадами и участие в защите племенной территории от пришельцев, но, однако, лишь в той мере, в какой это не нарушало законов матриархата».

Грейвс, как и Бахофен, считал Луну важнейшим религиозны символом эпохи матриархата. Богиня Артемида (римская Диана богиня охоты, соотнрсилась также с Луной, тогда как ее бр, Аполлон связывался с Солнцем, будучи при этом покровителе искусств и культуры. Греки считали охоту совершенно несво] ственным женщине занятием, и роль Артемиды можно с увере] ностью интерпретировать как пережиток древнего матриархал: ного мышления. Грейвс определяет функции женщин в Евро! периода матриархата как охоту и войну; впоследствии мужчин стали торговать под контролем матриарха.

В согласии с примером лунной богини Артемиды и теориями Бахофена, Грейвс пришел к выводу, что в эпоху матриархата время измерялось по Луне, фазы которой находятся в соответствии с менструальным циклом женщин. Смена лунных религиозных культов на поклонение солнечному богу, а также переход от измерения времени по Луне к солнечному году — это иллюстрации перехода от матриархата к патриархату.

Конец матриархата не был полностью внезапным и окон­чательным; битвы между матриархатом и патриархатом до сих пор не утратили своего влияния на культуру. Современные движения в защиту женщин Грейвс рассматривал как реакцию на тиранию патриархата, преобладавшего в обществе с архаичес­ких времен.                                                   

В объяснении существования параллельных мифов Грейвс в основном придерживался теории рассеяния. И это вполне естес­твенно, поскольку Грейвс в первую очередь занимался Европой и наблюдал существование определенных мифопроизводящих цент­ров на древнем Ближнем Востоке и среди индоевропейских заво­евателей Европы. Греческие мифы — это результат «синкретизма», смешения традиций этих двух мифологических источников.

 

ПРОМЕЖУТОЧНЫЕ ТЕОРИИ ИНТЕРПРЕТАЦИИ МИФА

Адольф Бастиан (1826—1905)

 

Бастиан, уроженец Берлина, обучался врачебному делу, но вскоре утратил интерес к медицине и посвятил себя любимому занятию — этнологии, изучению культур. Знания в этой области он получил в основном благодаря самообразованию и путешес­твиям по Азии, Африке и Южной Америке, где он был глубоко впечатлен параллелями между мифами столь далеко отстоящих друг от друга культур. Бастиан одним из первых выразил этот феномен как нечто общее для всех людей во всех культурах и во все периоды истории.

Наблюдения Бастиана находят свое отражение в современных школах интерпретации мифа — структуралистской и психологи­ческой. Бастиан выдвинул теорию двух компонентов мифа: эле­ментарной идеи (серии базовых мифологических образцов, об­щих для всех людей и, вероятно, связанных с мозговой деятель­ностью) и народной идеи (специфической «окраски» элементар­ной идеи в каждой данной этнической группе в данное время).

Как указывали индийский ученый Ананда Кумарасвами и американец Джозеф Кэмпбелл, подход Бастиана подобен тради­ционному индусскому взгляду на параллельные мифы. Существу­ет «марга» — универсальный путь, элементы мифа, общие для всех людей; это — элементарная идея Бастиана. Существует также «деши-марга» — специфическая форма, которую «марга» принимает в данном месте и в данное время.

 

Лео Фробениус (1873—1938)

Фробениус был немецким ученым-любителем. Днем он рабо­тал в бременской экспортной фирме, а по вечерам изучал древнегреческий язык, антропологию и мифологию. При жизни Фробениус считался самым выдающимся в мире авторитетом в области доисторического искусства.

В 1898 году Фробениус выдвинул радикальную для того времени теорию, получившую название «Kulturkreislehre» (изуче­ние «культурных кругов»). Он верил в существование централь­ного мифопроизводящего региона, простиравшегося от Западной Африки до Индии, а оттуда, через Индонезию и Океанию, — до американских континентов. Иными словами, Фробениус был первым радикальным сторонником теории рассеяния.

Фробениус заметил множество общих мифов и культурных взаимосвязей в этой области и решил, что параллельные мифы являются результатом культурного обмена между древними наро­дами в масштабе, превышающем все допущения большинства современных ученых. К примеру, древние полинезийцы должны были совершать далекие морские путешествия, поскольку они населяли так далеко отстоящие друг от друга острова, как Новая Зеландия, Таити, остров Пасхи (у побережья Чили) и Гавайи. Фробениус считал, что было бы неразумно допустить, что древ­ние полинезийцы возвращались обратно, доплыв, скажем, до острова Пасхи; гораздо вероятнее, что они продолжали свой путь и вступали в контакты с народами Перу, также расположенного на побережье Южной Америки. Существовали океанские тече­ние, которые могли бы доставить гавайцев к северо-западному побережью современных США.

Следуя теориям Фробениуса, норвежский исследователь Тур Хейердал в 1947 году совершил свое знаменитое путешествие, описанное в «Кон-Тики», на южноамериканской лодке из дерева бальза из Перу в Полинезию, чтобы установить, были ли возможны контакты между этими двумя культурами. «Кон-Тики» — это понятие, общее для перуанской мифологии, где оно обозначает имя бога-творца, и мифологии полинезийцев, где «тики» — это изображение бога.

 

Люсъен Леви-Брюль (1857—1939)

Знаменитый французский антрополог Леви-Брюль сосредото­чил свои исследования в области мыслительных процессов «при­митивных» или «традиционных» народов. Он пришел к выводу, что «традиционные» культуры не делают различия между приро­дным (или объективным) миром и мифом, а также между мифом и историей. Для людей, живущих в таких культурах, миф — это единственная возможная история.

Леви-Брюль выдвинул влиятельную теорию параллельных мифов, утверждая существование в мифах единых для всех людей «мотивов» или «коллективных представлений» (общих сюжетов и действующих лиц).

 

Эмшь Дуркхейм (1858—1917)

«...В религии есть нечто вечное, а именно — вера и культ. Поклоняться богам древности означало обеспечивать их материальное существование дарами и жертвопри­ношениями, ибо жизнь этого мира зависела от жизни богов.

Даже самые рациональные и секуляризированные ре­лигии не могут и никогда не смогут сбросить со счетов весьма своеобразную форму мышления, которую нель­зя назвать научной».

На протяжении этой книги мы уже приводили несколько цитат из Эмиля Дуркхейма, великого французского социолога, указавшего на силу мифа, связующего общество воедино. Соглас­но Дуркхейму, ключевая функция мифа — приспособление пове­дения индивидуума к группе.

Намереваясь первоначально стать раввином, Дуркхейм очень интересовался степенью влияния мифа и религии на культуру. В особенности его впечатлила идея «гражданского мифа», на котором держатся государства, а также сила мифа как проводника нравственных устоев.

Дуркхейм объяснял поразительные совпадения между мифами исторически и географически удаленных друг от друга культур теорией, которую он назвал теорией «коллективного сознания». Он считал, что основные компоненты мифа, сюжеты и действу­ющие лица являются продуктами нервной деятельности челове­ческого мозга и, таким образом, они должны быть общими для всех людей. Эти универсальные мифологические паттерны и были «шаблонами», по которым создавался миф, и каждая отдельная культура заполняла такой «шаблон» своими специфи­ческими элементами. В книге «Элементарные формы религиоз­ной жизни» Дуркхейм писал:

«Коллективное сознание — это высшая форма пси­хической* жизни, поскольку это есть осознание созна­ния. Находясь вне и превыше всех индивидуальных и локальных обстоятельств, оно рассматривает явления в их непреходящем и сущностном аспекте, кристаллизи­рующемся в общепонятные идеи... Оно одно способно предоставить мышлению шаблоны, приложимые ре­шительно ко всем вещам и дающие возможность рас­суждать о них».

Идея о том, что миф — это продукт коллективного сознания, общего источника наследственной памяти и общих для всех людей образов и представлений, является прямым вкладом Дур-кхейма в психологическую интерпретацию мифа, разработанную Карлом Юнгом (и расширенную Джозефом Кэмпбеллом), а также в структуралистскую школу интерпретации мифа, основан­ную Клодом Леви-Штроссом.

Личная жизнь Дуркхейма отмечена страшной трагедией. Он был тонким, нервным и чувствительным человеком, и I мировая война нанесла по нему жестокий удар. Он подвергся нападкам как «профессор германского происхождения», преподававший «иностранную» науку социологию, которая считалась заимство­ванной у ненавистных немцев. Не исключено, что в этих нападках содержался и элемент антисемитизма. Сын Дуркхейма, со­лдат французской армии, в 1916 году погиб в бою, а сам Дуркхейм умер в следующем году, в возрасте всего лишь пяти­десяти девяти лет.

Как мы увидим далее, вклад Дуркхейма в интерпретацию мифа трудно переоценить.

 

Бронислав Малиновский

«Миф в том виде, в каком он существует в дикарском сообществе, то есть в своей примитивной форме, — это не только история, но и живая реальность. Это вовсе не занимательный рассказ о том, что происходи­ло в некие незапамятные времена, — нет, миф продол­жается вплоть до настоящего времени, до сих пор влияя на судьбы мира и людей. Миф для дикаря — это то же самое, чем для верующего христианина являются библейские истории Творения, Грехопадения, Распя­тия Христа. Подобно тому, как наша священная исто­рия продолжает жить в ритуалах, - управляет нашей верой и поведением, так и миф продолжает жить для дикаря».

Бронислав Малиновский родился в Польше. Он стал выдаю­щимся английским антропологом, изучавшим влияние мифа на первобытные культуры, в особенности на те, которые принадле­жали к его основному полю деятельности на островах Тробриан в Тихом океане. Малиновский видел, что «первобытные» народы считают миф единственной имеющей значение историей и уве­рены в том, что вся современная объективная жизнь — это лишь повторение событий, описанных в мифах.

Малиновский подчеркивал, что миф играет центральную роль во всех культурах, а не только в первобытных. Миф, с его точки зрения, — это источник ритуалов, моральных устоев и социаль­ных отношений, это ключевой элемент в мировоззрении народа.

Малиновский разделял взгляды Дуркхейма, но его объяснение параллельных мифов испытало сильное влияние теорий Фробе-ниуса: Малиновский полагал, что основные мифологические темы рассеялись по разным областям из несколько мифопроизводящих центров.

 

ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ТЕОРИИ ПАРАЛЛЕЛИЗМА В МИФЕ

Пьер Жане (1859-1947)

 

«Мы не вправе предположить, что какая-либо религия смогла бы долго продержаться, если бы боги не гово­рили».

К 1900-му году были выделены и в целом общеприняты среди психологов и медиков четыре различные функции бессознатель­ного мышления:

1.  Консервативная функция: фиксация личных воспоминаний.

2.  Диссолютивная функция:  объекты,  бывшие когда-то созна­тельными,  становятся бессознательными  (например,  привы­чки) или подавляются.

3.  Творческая функция.

4.  «Мифопоэтическая функция».  Этот термин был создан ан­глийским литературным критиком и психологом-любителем Фредериком Майерсом, который, возможно, первым заявил, что мифы и эпические истории являются неотъемлемой частью человеческой ментальной структуры и что они постоянно сочиняются и разыгрываются в сфере бессознательного.

В это время Зигмунд Фрейд, Пьер Жане и Карл Юнг находились на ранних этапах своей деятельности. В 1900 году сорокачетырехлетний Зигмунд Фрейд публикует свою книгу «Тол­кование снов», явившуюся поворотным событием в его карьере. В этом же году впервые прозвучали рассуждения о том, что мифы могут являться выражениями образов бессознательного мышления. Пьеру Жане в 1900 году был сорок один год; Юнг был студентом-медиком двадцати пяти лет от роду.

Жане, французский психиатр и философ, был другом амери­канского психолога и философа Уильяма Джеймса и французско­го философа Анри Бергсона, родившегося в один год с Жане. Берсон оказал на Жане особо сильное влияние, так же как и Жане — на Бергсона. Жане, как и его друг Джеймс (автор знаменитого труда «Многообразие религиозного опыта»), считал религию и мифологию основными ключами к пониманию человеческой психики. Хотя Жане был одним из самых известных и уважаемых ученых своего времени, сейчас он почти забыт на фоне своих великих современников Фрейда, Юнга и Адлера. Фрейд никогда не признавал своей зависимости от Жане, теории которого гневно отвергал главный ученик и биограф Фрейда Эрнст Джонс.

Жане, а следом за ним и Юнг, ощущал, что ключом к пониманию различных форм человеческого поведения является понимание духовной природы человека. Жане считал духовность существенной частью человека, а не просто фазой в культурном развитии, которую следует «перерасти» и заменить «научным мышлением» (именно этого последнего мнения придерживался Фрейд). Жане начал свою деятельность с изучения медиумов-спиритуалистов, а позднее, в сотрудничестве с католическими авторитетами, изучал Мадлен — женщину, которую охватывали всплески религиозного экстаза. У Мадлен даже были стигматы — настоящие физические раны в виде следов от гвоздей на ладонях, как у Христа; подобное явление наблюдалось на протяжении истории у многих святых. Жане диагностировал такие взрывы религиозного экстаза как уникальную форму истерии, но рас­сматривал их как возможный ключ к мифологическим функциям мышления.

Жане, воспитанный в католической вере, был, тем не менее, сдержан в выражении своих религиозных воззрений; ему припи­сывают как агностицизм, так и действительную принадлежность к католичеству. Как бы то ни было, эксперименты с Мадлен произвели на него глубокое впечатление. Он приложил все усилия к тому, чтобы его собственные дети воспитывались в протестантской вере, хотя сам он был погребен по католическому ритуалу.

Жане рассматривал функции мышления как «экономии». Иными словами, он считал, что мышление здорового человека распределяет ментальные ресурсы наиболее эффективным спосо­бом. К примеру, человек, придерживающийся холодной логики в ущерб эмоциональной жизни, не вполне здоров; то же можно сказать и о человеке, в котором эмоции резко доминируют над логикой. Жане верил в существование функции мышления, которую он назвал «Fonction fabulatrice», — самостоятельного мыслительного процесса, в ходе которого сочиняются мифы и сказки. Жане придерживался вполне определенных взглядов на разви­тие мифа и религии. Люди, находящиеся на самом примитивном уровне, исполняют ритуалы, которые являются, по словам Жане, «сложными системами поведения, в которых жестко фиксирова­ны даже самые ничтожные детали». Эти ритуалы могут иметь природу «сделки» (к примеру, жертвоприношения богу дождя с целью вызвать дождь); после того как ритуал выполняется на протяжении некоторого времени, сочиняется миф, чтобы оправ­дать его необходимость и обеспечить дальнейшее его соблюде­ние. Такую же точку зрения высказывал Роберт Грейвс. Для этой стадии религиозного мышления характерен анимизм — наделе­ние природных явлений (скал, озер и т.п.) душой, или их персонификация. Жане писал: «Анимизм спонтанно расцветает в тот момент, когда вы впервые понимаете необходимость прово­дить различие между человеком, который говорит и действует как друг, и невидимым, неслышимым врагом, крадущимся за ним по пятам».

Согласно Жане, чтобы общество функционировало, оно нуж­дается в религии и мифе. Все общества везде и повсюду заклю­чали с Богом или богами союзы или «заветы», — по словам Жане, «из-за страха, потребности в морали или необходимости в руководстве и любви». Жрецы и шаманы нужны обществу, чтобы «заставить бога говорить». Если бог не может говорить, общество отказывается от мифа. Примеры этого можно обнаружить в целом ряде обществ, особенно примечательные — у греков и римлян. Когда олимпийские боги не смогли «говорить», отвечая нуждам общества, люди обратились к восточным мистическим религиям, таким как культ Исиды или митраизм; в конце концов старая религия была полностью замещена этими верованиями, а затем — христианством.

Боги могут говорить по-разному. Один способ — разговор с молящимся, который Жане считал внутренним диалогом между человеком и его духом или между человеком и неврологически обусловленным «богом». Люди, согласно Жане, обладают врож­денной верой в существование своего «духовного двойника» — души. Одержание демоном Жане считал вывернутой наизнанку молитвой: духовный двойник становится злым в результате про­екции зла на этого двойника, необходимой, чтобы исключить зло из сознания личности.

Кроме того, Жане полагал, что ритуал предшествует мифу, что миф возникает для абстрагирования философских размышле­ний и превращается в религию — систематический диалог между личностью и душой, происходящий в фиксированных для всего сообщества формах.

 

Зигмунд Фрейд (1856—1939)

Зигмунт Фрейд родился во Фрейбурге (Моравия) в 1856 году. Почти всю свою жизнь он провел в Вене. Признанный отец современного психоанализа, Фрейд считал, что изучение снови­дений — это сущностно важный элемент для понимания бессо­знательной психики человека. Миф, по Фрейду, — это коллек­тивная проекция процессов, происходящих в бессознательной области ума, своего рода «коллективное сновидение». Но, в отличие от Бастиана и Юнга, Фрейд считал, что мифологические образы — это продукты подавленных личных воспоминаний детства, разыгрывающиеся на языке сознания; иными словами, они являются продуктами только индивидуального бессознатель­ного, а не какой-либо универсальной мифопорождающей сферы бессознательного, общей для всех людей. Параллельные мифы Фрейд объяснял тем, что у всех людей в мире есть отец и мать, и по этой причине образы личного бессознательного в разных культурах одни и те же.

Сам Фрейд тщательно изучал мифологию. Описывая «эдипов комплекс», теорию инфантильной эротической любви, которую мальчик испытывает к своей матери, Фрейд использовал гречес­кий миф: Эдип — трагический персонаж, убивающий своего отца и берущий в жены родную мать (подробнее см. ниже). Когда Фрейду понадобился термин для описания избыточной любви человека к самому себе, он снова обратился к греческой мифо­логии; так возникло общеизвестное в наши дни понятие нарцис­сизма (от истории Нарцисса).

Отсылки к мифологии Фрейд использовал даже в своей собственной жизни. Популяризируя «эдипов комплекс», он гово­рит о своей дочери и профессиональной подопечной Анне Фрейд как о своей « Антигоне» (Антигона была дочерью Эдипа от его матери, царицы Иокасты). Этим Фрейд хотел подчеркнуть, что Анна была ему ближе, чем просто дочь.

Фрейд считал миф переходной фазой на пути к «неизбежно­му» научному мировоззрению. Несмотря на то что он был воспитан в духе ортодоксального иудаизма (и, возможно, в детстве испытал сильное влияние нянек-католичек), Фрейд пи­сал, что он «полностью отчужден от религии своих предков, как и от любой другой». В своих трудах он называет себя «атеистом». В книге «История психоаналитического движения» он пишет:

«В четырех эссе на тему «Тотем и табу» я попытался обсудить проблему расовой психологии средствами анализа. Это должно привести нас непосредственно к истокам возникновения запрета на инцест и к истокам сознания.

Если мы принимаем эволюцию представлений че­ловека о вселенной... согласно которой АНИМИСТИ­ЧЕСКАЯ фаза сменяется РЕЛИГИОЗНОЙ, а та, в свою очередь, — НАУЧНОЙ, то мы без труда можем проследить судьбы «всемогущества мысли» в каждый из этих трех периодов. На анимистической стадии человек приписывает всемогущество себе; на религиоз­ной — уступает его богам, но не отказывается от него всерьез, ибо сохраняет за собой правой управлять богами, тем или иным способом влияя на них в своих интересах. При научном подходе к жизни для всемо­гущества человека не остается места; человек признает свое ничтожество и смиренно покоряется смерти, как и прочим неизбежностям. И все же, поскольку мы полагаемся на мощь человеческого духа, воспринима­ющего законы реальности, в нас продолжает жить осколок этой первобытной веры во всемогущество мысли».

Хотя Фрейд не рассматривал элементы мифа ни как универ­сальный компонент бессознательной сферы любого человека, ни как врожденную черту самой области бессознательного, проек­цию коллективных внутренних образов бессознательного мышле­ния всего рода человеческого, он считал мифы внешней проек­цией бессознательного (пусть даже чисто индивидуального бессо­знательного), а также признавал общность между образами сно­видений и мифов. В этом он заложил основание для трудов своего «наследника», а впоследствии оппонента, Карла Юнга.

В своем труде по истории психоаналитического движения, «Открытие бессознательного», Генри Ф. Элленбергер предполага­ет наличие прочных связей между матриархальными теориями Бахофена и психологическими теориями Фрейда. Бахофен про­слеживал связи между мифологией и психологией личности, а параллели между бахофеновской теорией развития ранней евро­пейской культуры и фрейдовским взглядом на развитие челове­чества просто разительны.

 

Бахофен

Период гетеризма и прими­тивного сексуального про­мискуитета.

Матриархат: в обществе господствуют «матери».

Дионисийский период: обращение к оргиастическим культам, «откат» к гетеризму.

Миф об Эдипе: свидетель­ство сдвига от матриархата к патриархату. «Социальный стресс» перехода.

Патриархат: господство «отцов».

Подавление матриархата и гетеризма, которым отныне остается место только в мифе.

 

Фрейд

Инфантильная сексуальность, «полиморфная перверзия».

Доэдипов период сильной привязанности и полной за­висимости ребенка от матери.

«Фаллическая» стадия: маль­чик начинает сознавать на­личие у себя пениса л свою «мужественность». Мальчик переживает «эдипову стадию», сексуальную привя­занность к матери, зависть к отцу; испытывает стресс.

Стадия зрелых гениталий: мальчик идентифицируется с Отцом, девочка — с Матерью.

Инфантильная «амнезия»: подавление детских воспоми­наний.

Чтобы лучше понять связь между мифом об Эдипе и фрейдов­ской теорией инфантильной сексуальности, полезно прочесть этот миф.

 

Миф об Эдипе

 

Лай, царь Фив, был женат на Иокасте, но брак их был бездетным. Отчаявшись родить наследника, Лай отправил посланца к оракулу бога Аполлона в Дельфы за советом. Оракул объявил ему ужасное известие: лучше всего Лаю оставаться бездетным. Ибо когда ребенок Лая и Иокасты вырастет, он убьет своего отца и женится на собственной матери. Устрашенный пророчеством, Лай приказал заточить Иокасту в одной из комнат своего дворца; отныне она никогда не должна была делить с ним ложе.

Но Иокаста была огорчена этим и хотела родить ребенка; она стала придумывать план, как переспать с царем. Однажды, подкупив слуг, Иокаста подстроила так, что Лай выпил много вина. Греки обычно смешивали вино с водой, чтобы уменьшить его крепость. Но слуга поднес Лаю неразбавленное вино, чтобы царь опьянел. Затем Иокаста соблазнила пьяного мужа и зачала сына.

Помня о пророчестве, Лай взял новорожденного мальчика, проткнул его ступни гвоздями, связал их вместе и бросил младенца умирать на пустынной горе.

Но боги судили сыну Лая долгую жизнь. Проходивший мимо со своим стадом пастух услышал плач младенца, принес его домой и выкормил. Увидев проколотые ступни ребенка, пастух назвал его Эдипом, что значит «опухшая ступня». Впоследствии пастух отвел найденыша в город Коринф и показал его слугам царя Полиба. Ребенок был царского происхождения, а царь Полиб и его жена Перибея были бездетны и нуждались в наследнике. Итак, Полиб усыновил Эдипа.

По другой версии мифа, Лай, проколов ступни младенца и связав их, поместил мальчика в деревянный сундук и бросил его в море. Когда волны вынесли сундук на берег, его нашла царица Перибея. Чтобы обеспечить трон наследником, Перибея отнесла младенца в кусты и стала кричать, словно роженица. Слуги услышали эти крики, и вскоре по всем.у царству разнеслась весть, что Перибея наконец родила наследника. Как бы то ни было, Полиб и Перибея любили Эдипа и воспитывали его как наслед­ного царевича.

Однако когда Эдип подрос, по его внешности стало очевидно, что он не мог быть родным сыном Полиба и Перибеи. Другие дети стали дразнить его за это; возникли пересуды, и все во дворце сплетничали о том, кто мог быть настоящими родителями царевича.

В поисках совета Эдип отправился к оракулу, чтобы узнать, кто его родители. Оракул предсказал Эдипу, что ему суждено убить своего отца и жениться на матери. Пифия, голос оракула, сказала Эдипу: «Убирайся из этого священного места, чудовище! Убирайся и не оскверняй своим присутствием священный ора­кул!»

Потрясенный словами оракула и все еще считая, что его настоящими родителями были Полиб и Перибея, Эдип решил уйти из Коринфа.

По дороге Эдип встретил царя Фив Лая, своего настоящего отца. Лай велел юноше уступить ему дорогу, ибо он — царь. Эдип ответил Лаю, что он сам — наследный царевич и не уступит. Лай приказал своему колесничему ехать вперед, не обращая внимания на дерзкого юношу. Оскорбленный Эдип метнул копье в колесничего и убил его. Лошади встали на дыбы, сбросили Лая с колесницы, и царь тут же скончался. Пророчес­тво исполнилось: Эдип убил своего родного отца.

Лай до этого происшествия направлялся к дельфийскому оракулу за советом, как избавить свое царство от Сфинкса. Это ужасное существо имело голову женщины, хвост змеи, тело льва и орлиные крылья и было двуполым. Оно останавливало всех путников на дороге в Фивы и задавало им загадку. Если несчас­тный путешественник не мог найти ответа, Сфинкс убивал его и пожирал. Это мешало торговле, и царская казна Фив почти опустела.

Эдип, приближаясь к Фивам, встретил Сфинкса, который задал ему загадку: «Кто ходит утром на четырех ногах, днем — на двух, а вечером — на трех?» До сих пор на этот вопрос не смог ответить ни один путник. Но Эдип без всяких колебаний тут же ответил: «Это — человек». Ибо во младенчестве человек ползает на четырех конечностях; становясь взрослым, он ходит на двух ногах; в старости же он нуждается в трости — «третьей ноге». Сфинкс пришел в отчаяние от сообразительности Эдипа и бросился со скалы, разбившись насмерть.

Фиванцы обрадовались избавлению от ужасного Сфинкса. Теперь их город снова стал одним из богатейших в Греции, и они провозгласили Эдипа своим царем. Поскольку Лай был мертв, Иокаста с радостью вышла замуж за юного героя. Откуда ей было знать, что Эдип — ее родной сын? Итак, исполнилось второе пророчество.

Боги не могли оставить без наказания такое преступление, и Фивы поразила жестокая чума. Эдип отправил гонца к оракулу, чтобы узнать, как избавиться от эпидемии. Пифия ответила: «Изгоните из города убийцу царя Лая, и чума прекратится». Эдип узнал ответ оракула и издал указ, содержащий проклятие убийцы Лая и повелевающий отправить преступника в изгнание. Нача­лись розыски убийцы.

Прошло несколько месяцев, а преступник так и не был найден. Эдип был в отчаянии, поскольку чума продолжала свирепствовать. Наконец, слепой прорицатель Тиресий, знамени­тый по всей Греции, попросил о встрече с царем Эдипом.

У самого Тиресия за плечами тоже была богатая событиями история. Говорят, что однажды он увидел двух совокупляющихся змей, что считается дурной приметой. Когда змеи попытались броситься на него, Тиресий убил своим посохом самку змеи. А согласно греческой традиции, если мужчина убьет самку змеи, он превращается в гомосексуалиста, а то и вовсе в женщину. И Тиресий стал похотливой распутной женщиной. Снова сделаться мужчиной Тиресий смог лишь тогда, когда вернулся на прежнее место и убил самца змеи.

Другая история повествует о том, как Тиресий однажды случайно увидел девственную богиню Афину обнаженной во время купания. За это он был лишен зрения. Но его мать пошла к Афине и объяснила ей, что Тиресий увидел ее купающейся не намеренно, а по несчастливой случайности. Афина оставила его слепым, но велела своей ручной змейке вылизать уши Тиресия, благодаря чему он научился понимать пророческий язык птиц и стал величайшим прорицателем Греции.

По другой версии этого мифа, он был ослеплен Герой. Гера и Зевс, как это часто с ними бывало, поссорились из-за супру­жеской неверности Зевса. Зевс заявил в свою защиту, что женщины получают от любви больше удовольствия, чем мужчи­ны. Гера не согласилась с этим и позвала Тиресия, который побывал и мужчиной, и женщиной, чтобы тот разрешил их спор.

Тиресий ответил: «Если считать, что любовное наслаждение состоит из десяти частей, то трижды по три части получает женщина и лишь одну — мужчина!» Зевс от души рассмеялся, услышав это, ибо Тиресий подтвердил его точку зрения; Гера же была в ярости и ослепила прорицателя. Но Зевс в награду за помощь даровал Тиресию исключительно долгую жизнь. Вот почему этот великий провидец появляется в сотнях мифов, события которых отделены друг от друга огромными промежут­ками времени.

Зная о мудрости Тиресия, цари очень часто обращались к слепому прорицателю с просьбой уладить какой-либо раздор, раскрыть преступление или ответить на трудные вопросы. Так что Эдип с радостью принял предложение Тиресия о помощи. Тиресий сказал царю, что убийца Лая был потомком детей, произошедших из зубов Гидры. Если убить этого потомка, чума прекратится.

Гидра была чудовищем, которое убили уже давным-давно; когда ее зубы посеяли как семена из земли выросли взрослые люди. Одним из их потомков был престарелый Менекей, отец Иокасты и дед Эдипа. Услышав слова Тиресия, Менекей понял, что годы его все равно сочтены, и бросился вниз с городской стены. Тогда чума прекратилась.

Но Тиресий имел в виду вовсе не Менекея: он подразумевал Эдипа, который, будучи внуком Менекея, тоже происходил от зубов Гидры. Когда Тиресий при всем собрании фиванского двора заявил, что должен умереть внук старика, Иокаста ответи­ла, что у Менекея не было внуков. Тогда прорицатель сказал, что Эдип был внуком Менекея, сыном Лая, а также сыном и мужем Иокасты; Эдип убил своего отца и женился на матери. Что еще более ужасно — у Эдипа и Иокасты от их нечестивого союза уже родилась дочь Антигона.

Сперва эта новость казалась слишком потрясающей, чтобы поверить в нее. Но Эдип хотел раз и навсегда разобраться с этим делом. Он послал гонца к Перибее и спросил ее о своем происхождении: был ли он в действительности сыном Полиба и Перибеи или нет? В ответ Перибея прислала ему письмо.

Несколько лет назад ее муж сообщил ей ужасное пророчество оракула относительно Эдипа. В письме она пересказала это пророчество и поведала о том, как был найден и воспитан ребенок Эдип. Потом она уточнила, что младенца нашли при­мерно в тех же местах, где впоследствии был убит царь Лай. Это роковое свидетельство, подтверждавшее слова Тиресия, оконча­тельно ужаснуло Эдипа. Царица Иокаста от стыда повесилась. Эдип, охваченный раскаянием и отвращением, выколол себе глаза. Его поводырем стала Антигона, приходившаяся ему одновременно сестрой и дочерью.

Говорят, что после этого Эдип много лет скитался по свету и встретился с героем Тесеем. Истории о его смерти противоречи­вы: одни утверждают, что он с честью погиб в сражении, другие — что его замучили в Колоне мстительные фурии.

«Вполне возможно, что многим видам страдания нельзя найти логического объяснения. Но переживая определенный опыт или размышляя над определенны­ми событиями, мы можем случайно уловить, на какое--то ускользающее мгновение) туманный край одеяния истины. Мы можем уловить его, размышляя о Распя­тии (считая его добровольным и в то же время необ­ходимым страданием самого Бога). А еще мы можем уловить его, читая определенные мифы, такие, как миф о смерти слепого Эдипа, на долю которого выпа­ли столь жестокие и несправедливые страдания. Но следует понять и примирение, к которому взывает этот миф, — не в свете будущей жизни, но в свете сущес­твования вечной реальности»

Виктор Голланц (1893—1967),

английский публицист и писатель.

«Из тьмы к свету»

 

 

Карл Густав Юнг

«Миф — это естественная и незаменимая промежу­точная ступень между бессознательным и сознатель­ным мышлением.

Потребность в мифологических утверждениях удов­летворяется тогда, когда мы обретаем точку зрения на мир, адекватно объясняющую существование человека в космосе, точку зрения, которая произрастает из всей нашей психической целостности, из сотрудничества между сознанием и бессознательным. Бессмысленность ущемляет полноту жизни и, таким образом, равнозначна болезни. Смысл позволяет вынести очень многое, быть может, все, что угодно. Никакая наука никогда не заместит миф; миф нельзя сделать ни из одной науки. Ведь дело не в том, что Бог — это миф, а в том, что миф есть откровение божественной жизни в чело­веке. Не мы изобретаем миф; скорее, он говорит с нами, как слово Бога.

Карл Густав Юнг родился в семье протестантского священни­ка в немецкоязычном кантоне Базеля; всю свою жизнь он прожил в Швейцарии, между Базелем и Цюрихом. Любопытно, что Иоганн Якоб Бахофен был другом и коллегой деда Юнга по отцовской линии, которого тоже звали Карлом Густавом, и во времена отрочества будущего великого психиатра на улицах Базеля нередко можно было встретить престарелого Бахофена. Обучаясь на врача и невролога, Юнг стал учеником Зигмунда Фрейда, который в то время называл Юнга «своим любимым сыном» и «наследником» в роли вождя международного психи­атрического движения.

Но к 1912 году Юнг и Фрейд расстались, причем не в самых лучших отношениях. Юнг легко признавал вклад Жане и прочих мыслителей в теории Фрейда; Фрейд же отрицал это со всей горячностью. Юнг ставил под вопрос священную для Фрейда «эдипову теорию» инфантильной сексуальности: Юнг считал смешным предположение о том, что ребенок мужского пола обязательно испытывает сексуальную тягу к своей матери и ревнует к отцу. Кроме того, Юнг признавал заслуги таких антропологов и социологов, как Бастиан, Леви-Брюль и Дуркхейм, включая их достижения в свою психологическую теорию. Но самое важное, пожалуй, то, что он вслед за Фрейдом продолжал верить в определенную взаимосвязь образов сновиде­ний и мифологических образов. Однако, в отличие от Фрейда, Юнг не считал, что эти образы порождены личными воспомина­ниями человека.

Еще в начале своей деятельности Юнг заметил связь между символами сновидений и символами мифов:

«Еще в 1909 году я обнаружил, что не могу ничего поделать с латентными психозами, если не понимаю их символизма. Тогда я и начал изучать мифологию». Юнг критически относился к тому, что Фрейд принижал миф и религию, считая их просто проекциями личного бессознатель­ного. Для Юнга образы мифов были универсальными, общими для всех людей. Такую теорию в 1970—1980 гг. популяризировал Джозеф Кэмпбелл, который писал:

«Совершенно иной подход [к мифу] представлен Карлом Г. Юнгом, с точки зрения которого образная система мифологии и религии служит позитивным, жизнеутверждающим целям. Согласно его мнению, все органы нашего тела (не только те, что отвечают за секс и агрессию) обладают собственными целями и мотива­ми; некоторые из них подчиняются сознательному контролю, другие — нет. Наше сознание, ориентиро­ванное на внешний мир, имеющее дело с повседнев­ными потребностями, может упускать из виду эти внутренние силы; мифы же, как утверждает Юнг, при правильном прочтении дают нам возможность снова обратиться к ним. Мифы образным языком повествуют нам о психических силах, которые следует распознать и интегрировать в свою жизнь, силах, которые всегда взаимодействуют с духом человека и представляют мудрость всего рода человеческого, благодаря которым человек выдержал испытание тысячелетий [sic]. Таким образом, они не были и никогда не будут замещены достижениями науки, имеющей дело скорее с внеш­ним миром, чем с теми глубинами, в которые мы погружаемся во сне. Благодаря диалогу с этими внут­ренними силами, осуществляющемуся в сновидениях и при изучении мифов, мы сможем узнать и признать куда более широкие горизонты нашего собственного, более глубинного и мудрого, внутреннего «я». Анало­гично, и общество, которое сохраняет и поддерживает свой миф, будет питаться из глубочайшей и богатей­шей сферы человеческого духа».

Вслед за «элементарной идеей», предложенной Бастианом, «коллективным сознанием» Дуркхейма и «коллективными представлениями» Леви-Брюля, Юнг верил в существование «коллек­тивного бессознательного», считая, что каждый человек несет в себе врожденный, базирующийся в нервной системе элемент этого бессознательного, проявляющийся в сновидениях и мифах. Сценарии наших сновидений и мифов содержатся в коллек­тивном бессознательном; персонажей их Юнг назвал «архетипа­ми». Например, Юнг и Кэмпбелл идентифицируют «героя» как архетип, общий для всех параллельных героических мифов. Точ­но так же в ряде сходных между собой мифов появляется архетип «трикстера».

По поводу коллективного бессознательного Юнг писал:

«Более или менее поверхностный слой бессозна­тельного, без сомнения, является личным. Я называю его «личным бессознательным». Но это личное бессо­знательное покоится на более глубинном слое, кото­рый не происходит из человеческого опыта и не является личным приобретением. Это — врожденный . слой, который я называют «коллективным бессозна­тельным». Я выбрал термин «коллективное», поскольку эта часть бессознательного — не индивидуальная, а универсальная; в отличие от содержимого личной пси­хики, его содержимое более или менее одинаково повсюду и у всех индивидуумов. Иными словами, у всех людей оно идентично и, таким образом, составля­ет общий психический субстрат сверхличностной при­роды, представленный в каждом человеке.

Итак, я выдвигаю следующий тезис: в дополнение к нашему непосредственному сознанию, которое обла­дает чисто персональной природой и которое мы считаем единственной эмпирически познаваемой пси­хикой (даже если мы согласны признать в качестве приложения к нему личное бессознательное), сущес­твует еще и вторая психическая система, обладающая коллективной, универсальной и безличной природой, идентичная для всех индивидуумов. Это коллективное бессознательное не развивается вместе с индивидуу­мом; оно имеет врожденный характер. Оно состоит из предсуществовавших форм, архетипов, которые могут стать сознательными лишь опосредовано и которые придают определенную форму тем или иным психи­ческим элементам».

Об архетипах Юнг писал следующее:

«Понятие архетипа, неразрывно связанное с идеей коллективного бессознательного, указывает на опреде­ленные формы в человеческой психике, присутствую­щие повсюду и всегда. Исследователи мифов называют их «мотивами». В психологии первобытных народов они соответствуют предложенному Леви-БрюлеМ поня­тию «коллективных представлений», а в области срав­нительной религии Хуберт и Маусе определили их как «категории воображения». Много лет назад Адольф Бастиан назвал их «элементарными» или «изначальны­ми» идеями. Из этих примеров должно быть ясно, что моя идея архетипа (буквально — предсуществовавшей формы) не является чем-то исключительным: ее уже распознали и выделили в других областях науки.

Итак, номинальное значение слова «архетип» до­статочно ясно из его связи с мифом, эзотерическим учением и сказками... Исследователи мифов всегда прибегали к солярным, лунарным, метеорологическим, растительным и прочим идеям такого рода. Но поче­му-то до сих пор они абсолютно не желали принимать тот факт, что мифы — это, в первую очередь и по большей части, психические [т.е. относящиеся к пси­хике, мышлению] феномены, открывающие нам тай­ную природу души. Первобытного человека не особен­но интересовали объективные объяснения очевидного, но он испытывал настоятельную потребность... неот­вратимую нужду ассимилировать весь внешний опыт во внутренние, психические события... Все мифологи­ческие природные процессы, такие как лето и зима, фазы Луны, сезоны дождя и так далее, ни в коем случае не являются аллегориями этого объективного опыта; скорее, это — символические выражения внутренней, бессознательной драмы, разыгрывающейся в психике, которая становится доступной человеческому сознанию благодаря проекциям».

Отметьте сходство между юнговским понятием архетипа и часто встречающимся в литературе описанием «типов» Виктора Гюго (из книги «Современная традиция» под ред. Ричарда Эллманна и Чарльза Фейдельсона):

«...Тип живет. Если бы это была лишь абстракция, люди не смогли бы распознать его и позволили бы этой тени незаметно промелькнуть мимо них. Траге­дия, получившая название «классической», создает фантомы; драма творит живые типы. Урок, который она преподает нам, — это человек; это миф с челове­ческим лицом, столь подвижным, что нам кажется, будто это — наше отражение в зеркале; это притча, толкающая нас под локоть... Типы — это случаи, предусмотренные Богом; гений обнаруживает их. Ка­жется, будто Господь предпочитает преподавать людям уроки при помощи людей же — чтобы внушить им больше доверия. Поэт идет по улице рядом с живыми людьми; у него такой же слух, как и у них. Отсюда — действенная сила типов. Человек — это предпосылка, тип — заключение; Бог создает феномены, гений дает им имена.

Типы существуют в Искусстве и Природе на одном и том же уровне; они — откровенный идеал. В этих персонажах воплощены добро и зло, содержащиеся в человеке. И под взглядом мыслителя каждый из них порождает человечество».

Юнг понимал, что миф придает человеческой жизни смысл. Пример этого он обнаружил среди народа пуэбло в Нью-Мексико. Юнга чрезвычайно интересовали их мифы и религиоз­ные воззрения, но он обнаружил, что пуэбло очень неохотно обсуждают эти вопросы с посторонним. Наконец, старый вождь сказал ему: «Солнце — это Бог. Каждый может это увидеть». Потом он сказал Юнгу, что церемониальные танцы пуэбло необходимы для того, чтобы Солнце продолжало светить и двигаться верным путем. Пуэбло делали это не только для себя, но и для всего человечества. Более того, старик даже не мог себе представить, какие беды произойдут, если эти танцы по какой-либо причине будут забыты.

Теория коллективного бессознательного побудила Юнга за­няться тщательным изучением эзотерических религий, гности­цизма, алхимии и мифологии. В ходе своих исследований он обнаружил устойчивые примеры действия более или менее иден­тичных архетипов.

Сам Юнг затруднялся дать какое-либо точное определение собственным религиозным воззрениям. Джозеф Кэмпбелл опи­сывает его как «политеиста», видевшего, в архетипах «богов», которые были проявлениями единого «Бога», — подобно тому, как индус считает множество своих «богов» манифестациями Брахмана. К своему отцу-священнику Юнг относился весьма критически; он чувствовал, что Юнг-старший пережил кризис в своих религиозных верованиях, но был слишком слаб, чтобы отказаться от них или хотя бы допустить, что такой кризис имел место. Однако Юнг нередко говорил о Боге в терминах, напоми­нающих о его протестантском детстве. Учитывая бессознательную природу архетипов и их присутствие в каждой человеческой душе, мы могли бы назвать Юнга «пантеистом», верящим, что Бог присутствует во всех вещах и явлениях. Но несомненно одно: Юнг не считал элементы духовной жизни «нереальными» и не сбрасывал их со счетов как простые «проекции», подобно Фрей­ду. Лично я считаю, что Юнг верил в трансцендентного Бога, который становится доступным, или «открывается», человеческо­му опыту посредством архетипов.

Даже спустя тридцать лет после смерти Юнг остается проти­воречивой фигурой. Из-за того, что он был президентом немец­кого психиатрического общества, находившегося на обеспечении у нацистов, Юнг навлек на себя ложные обвинения в симпатиях к нацизму. Он гневно отрицал подобные нападки, указывая на то, что его деятельность в этом обществе помогла ему спасти множество немецких евреев. Среди ближайших учеников Юнга также было много евреев. Более того, если в 1930-х годах он и опубликовал несколько статей, в которых при большом желании можно усмотреть симпатию к нацистам, то уж, во всяком случае, после 1940 года все его работы неизменно просоюзнические.

С  одной стороны,  подход  Юнга  к мифологии и религии христиане считали полезным инструментом для понимания врож­денной духовной ориентации человека и ценили его взгляды на религию как непреходящую сферу человеческого сознания (а не фазу, которую следует «перерасти»). Его цитирует американский протестантский теолог Г. Ричард Нибур; труды его используют протестанты, католики и православные. Юнговские размышле­ния о «сыновстве» и роли Святого Духа дали новый жизненный импульс христианской вере, ознаменовав собой широкое рас­пространение харизматических движений внутри церкви.

С другой стороны, юнговские архетипы отлично усвоила религия Новой Эпохи, приняв их в качестве оправдания своего политеизма и низведения религии до эзотерических символов. Так, Юнг предоставляет психологические обоснования для неог­ностицизма — формы христианства, основанной не на вере, а на «тайном» знании, доступном только избранным.

Как бы то ни было, протестантский пастор, совершавший обряды на похоронах Юнга, воздал ему хвалу как человеку, восстановившему достоинство и предортавившему интеллектуаль­ную поддержку религиозной жизни после того, как ее отверг Фрейд и прочие мыслители XX века.

И в любом случае, юнговский подход к интерпретации мифа предлагает нам интересное психологическое объяснение паралле­лизма, сочетающее в себе психиатрию, социологию, антрополо­гию и литературоведение.

 

СОВРЕМЕННЫЙ ВНЕПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ ПОДХОД:

СТРУКТУРАЛИЗМ

Клод Леви-Штросс

 

«Вероятно, в моей собственной душе есть какое-то весьма глубинное свойство, благодаря которому я всег­да был тем, что сегодня называют структуралистом. Моя мать говорила мне, что, когда мне было два года от роду и я еще, само собой, не умел читать, я заявил, что на самом деле читать умею. А когда меня спросили почему, я ответил, что когда смотрю на вывески на магазинах... «boulanger» [«булочник» по-французски] или «boucher» [«мясник» по-французски], — то могу кое-что прочесть, поскольку, с графической точки зрения, было совершенно очевидно, что часть напи­санного не могла значить ничего, кроме «bou», одина­кового первого слога в словах «boucher» и «boulanger». Быть может, ничто не стоит так близко к структурному подходу, как этот пример; ведь это — поиск инвари­анта или инвариантных элементов, стоящих за повер­хностными различиями».

Ранние современные интерпретаторы мифов, такие как Фробениус, Бастиан, Леви-Брюль и Дуркхейм, опирались на культур­ную историю и социальные взаимосвязи внутри культур. Психо­логический подход Жане, Фрейда и Юнга (а впоследствии Кэмпбелла) рассматривал миф как нечто отличное от культурной истории, имеющее внутренний психологический источник. А в структурной антропологии Клода Леви-Штросса мы обнаружива­ем еще один подход.

В 1960-е годы теории Леви-Штросса вызвали большое волне­ние в научных и антропологических кругах. Леви-Штросс заяв­лял, что если мы только смогли распутать сложные инвариант­ные структуры человеческого мышления, то законы поведения человека можно было бы сформулировать с такой же точностью и определенностью, как закон гравитации.

Клод Леви-Штросс родился в еврейской семье в Брюсселе, но вырос и провел большую часть жизни во Франции. Это до некоторой степени можно назвать подобающим наследнику Люсь-ена Леви-Брюля и Эмиля Дуркхейма, каковым он и являлся. Дуркхейм, как вы помните, считал, что параллельные мифы можно объяснить укорененными в нервной системе «шаблонами» мифов, общими для всех людей. Марвин Хэррис пишет в своей книге «Культурный материализм»:

«Структуралисты следуют мнению Дуркхейма, что в мышлении есть «шаблоны», позволяющие размышлять обо всей совокупности предметов и явлений мира. Эти шаблоны — и есть структуры структуралистов. В своей самой элементарной форме они представлены в мыш­лении каждого человека и в конечном счете являются частью нейрофизиологии человеческого мозга. Однако каждая культура заполняет эти «шаблоны» своим со­бственным специфическим содержанием — своими собственными идеями»

Леви-Штросс тщательно избегает термина «примитивный» в описании «традиционных» культур, указывая, что у так называ­емого «примитивного» человека такая же мозговая структура, как и у нас с вами «Примитивная» личность физически способна понять те же вещи, что и мы, но в нашем термине «примитив­ный» присутствуют коннотации, связанные с «детскостью» А ведь, по сути дела, наш так называемый современный способ мышления во многом является результатом «примитивного» мышления или мифологии, а не только продуктом технологии и науки. И наше мышление, согласно Леви-Штроссу, оперирует в той же самой «инфраструктуре», что и мышление дикаря

Порой читать Леви-Штросса труднее, чем любых других со­временных исследователей мифологии. Его работы изобилуют абстрактными, сложными и графически представленными взаи­мосвязями между структурами, предположительно проявленными в мифах. Но если подытожить теории структурализма, то мы получим следующие характеристики:

1.  Структура — это не набор социальных взаимосвязей и не тема или течение в культурной истории. В отличие от выдвигавшей­ся Дуркхеймом и ранними антропологами точки зрения на миф как на коллективную социальную функцию, структура — это «разыгрывание» базового мыслительного механизма чело­века. Леви-Штросс утверждает, что структура — «это система, существование которой члены изучаемого общества не созна­ют»

2.  Все люди обладают одинаковым неврологическим «инструмен­тарием» для мышления. То, что эта базовая мозговая «инфра­структура» является общей для всех людей, объясняет сущес­твование параллельных мифов. Леви-Штросс называет «шаб­лоны» Дуркхейма «элементарными ячейками». Мифы схожи между собой  потому, что у всех людей  —  одни  и те же «элементарные  ячейки»,   которые  заполняются   содержимым той или иной конкретной культуры.

3 Люди размышляют в диалектических терминах, то есть, так сказать, мы склонны использовать в своем мышлении пары оппозиций, к примеру, «бог/демон», «свет/тьма», «зло/добро» и т.д. Подобный дуализм означает, что время от времени люди находят в мифе какой-либо культуры такую тему, которая не имеет смысла до тех пор, пока ей не подберется пара из мифа другой культуры.

Нет нужды говорить, что множество таких тем могут встре­титься в любом взятом наугад мифе. Поэтому, когда требуется подобрать им оппозиции, структурный анализ становится весьма сложным и запутанным.

Одни из самых интересных наблюдений Леви-Штросса отно­сятся к его сравнениям структуры мифа и структуры музыки. Леви-Штросс считал, что и миф и музыка являются особыми формами языка, смысл которых может быть найден только тогда, как они взяты в целостности. Вот что пишет по этому поводу Леви-Штросс в своей книге «Миф и смысл»:

«...Моя отправная точка заключалась в том, что миф, так же как и музыкальную партитуру, невозмож­но понять в протяженной последовательности. Поэто­му мы должны сознавать, что если мы попытаемся прочесть миф так, как читаем роман, слева направо, строка за строкой, - то мы этот миф не поймем, пос­кольку его нужно воспринимать как целостность и постигать, что основное значение мифа передается не последовательностью событий... а... всей совокупностью событий, даже если эти события представлены как различные эпизоды повествования. Поэтому миф сле­дует читать примерно так же, как мы читали бы оркестровую партитуру... И только обращаясь с мифом так, как если бы он был оркестровой партитурой... мы сможем понять его как целостность, сможем извлечь из этого мифа смысл».

По ряду причин структурализм весьма противоречив. Во-первых, его метод лишает миф присущей ему «истины», или применимости к жизни. Это чересчур холодный и безжизненный подход к объекту, придававшему человеческой жизни осмыслен­ность на протяжении многих столетий.

Глядя на запутанные и абстрактные графики взаимосвязей между мифами, критик может сказать, что структурный анализ без всякой необходимости усложняет изучение мифов и передает его в руки «посвященной» элиты. Другие критики этого метода заявляют, что если человек хочет найти структуру, он обязатель­но найдет ее.

Структурализм отвергает психологический подход Юнга и Фрейда; «элементарные ячейки» — это часть структуры мозга, а не элемент человеческого подсознания, проявляющегося в сно­видениях и мифах. Таким образом, структурализм несовместим с теориями Юнга и Кэмпбелла, а также с другими интерпретато­рами мифов, с которыми нам еще предстоит познакомиться.

Самое суровое обвинение, которое навлек на себя структу­рализм, — это обвинение в дегуманизации. Экзистенциалисты и литературные критики чувствуют, что если структуралисты правы (а ведь на самом деле существуют базовые структуры, управляющие человеческим мышлением!), то все мы, по сути дела, — просто киборги, мыслящие машины. Такая точка зрения резко противоречит человеческим способностям испы­тывать чувства и верить. Структурализм представляется как холодный научный подход к мифу — самой гуманной из всех функций мышления.

На протяжении 1970-х годов структурализм дал мощный импульс развитию многих социальных наук, особенно в Европе и Латинской Америке. Но Леви-Штроссу еще предстоит сформу­лировать законы человеческого мышления так же точно и опре­деленно, как закон гравитации.

 

ФИЛОСОФСКИЕ ТОЧКИ ЗРЕНИЯ НА МИФ

Поль Рикюр (р. 1913)

 

Французский христианский мыслитель Поль Рикюр, глубоко интересующийся человеческой способностью «чувствования», ди­аметрально противоположен своему соотечественнику Клоду Леви-Штроссу.

Испытав сильное влияние экзистенциальной философии, под­черкивающей важность чувства осмысленности человеческой жизни, Рикюр рассматривает людей как «слабые» и «подверженные заблуждениям» существа, «подвешенные между двумя пол­юсами существования — конечным и бесконечным». Миф, со­гласно Рикюру, — это крик «патоса», отчаянная попытка прими­рить объективный, конечный мир с бесконечностью. Рикюр считает, что человек всегда был открыт к восприятию идеи трансцендентного Бога, позволяющей примирить эти полярнос­ти, и они действительно примиряются в христианской идее воплощения Бога как Иисуса Христа.

Рикюра интересует переход от «мифа (mythos)» к «логосу (logos)». «Mythos» — греческое слово, от которого произошло современное слово «миф» и которое изначально несло в себе значения чего-то определенного и окончательного, неоспоримого и общепринятого. «Logos» же являлся общеупотребительным греческим словом, обозначающим «слово», и представлял нечто доступное обсуждению и дискуссиям. Таким образом, переход от «мифа» к «логосу» — это переход от мировоззрения, основанного на универсальном общепринятом мифе, к философским размыш­лениям о месте человека во вселенной.

Когда «миф» заменился «логосом», исчезла определенность, а вместе с ней — чувство смысла. Лишенные необходимого им сознания определенного места во вселенной, люди стали «слабы­ми».

Чтобы восстановить чувство безопасности, которое некогда обеспечивал миф, люди теперь могут полагаться только на способность чувствования, которая одна лишь способна дать им необходимое ощущение смысла.

Теории Рикюра весьма любопытны, ибо они представляют собой точку пересечения экзистенциальной философии с интер­претациями мифа. Миф — это «реальность», поскольку ее можно ощутить.

 

Карл Ясперс (1883-1969)

Карл Ясперс, уроженец немецкого города Ольденбурга, начал свою деятельность в области невропатологии и нарождающейся психиатрии. Это привело его к занятиям философией, и сейчас он известен как один из крупнейших философов-экзистенциа­листов XX столетия наряду с такими фигурами, как Жан-Поль Сартр и Мартин Хайдеггер.

Будучи  профессором  Гейдельбергского  и   Базельского университетов, Ясперс чрезвычайно увлекся фактом независимого и параллельного развития великих мировых религий, произошед­шего за сравнительно короткий отрезок истории — приблизи­тельно за пять столетий, — на протяжении которого независимо друг от друга явились пророки в Китае, Индии, Иране и Палестине.

Ясперс отметил, что это был первый серьезный сдвиг от «мифа» к «логосу», от мифологического мировоззрения к фило­софским размышлениям и религии в современном смысле слова. На протяжении «мифологической эпохи» в мышлении отноше­ния с богами строились на взаимовыгодных сделках, основанных на восхвалении божеств или жертвоприношениях. Но затем боги уступили место Богу. Греческие философы отказались от полите­изма своих предков и впервые стали рассуждать о Боге как единой силе. Ясперс пытался понять, почему подобная ситуация сложилась почти одновременно в различных удаленных и неза­висимых друг от друга местностях.

Ясперс назвал этот период «осевым периодом». Такой термин он избрал потому, что для христиан «осью» их истории является жизнь и служение Христа. Но христианство — это лишь одна из нескольких мировых религий, а «ось», судя по всему, существо­вала и в других культурах Европы и Азии.

«В этом периоде времени сосредоточены самые исключительные события. В Китае живут Конфуций и Лао-цзы, складываются все школы китайской филосо­фии, включая учения Мо-цзы, Чжуань-цзы, Ли-цзы и множество других; Индия представляет Упанишады [священные писания] и Будду и, подобно Китаю, переживает весь Набор философских концепций, вплоть до скептицизма, материализма, софизма и нигилизма; в Палестине являются пророки сперва — Илия, затем — Иеремия, затем — Исайя; Греция приветствует явление Гомера, философов Парменида, Гераклита и Платона, трагиков Фукидида и Архимеда. Все, что связано с перечисленными именами, развилось на протяжении этих нескольких столетий почти одновре­менно в Китае, Индии и на Западе, причем регионы эти ничего не знали друг о друге». Согласно Ясперсу, в действительности в этот период происхо­дило широкомасштабное продвижение в духовном мышлении человечества, «эволюция» мысли от объективных, близких чело­веку божеств политеистического и связанного ритуалами мира к идее универсального Бога. Это неизбежно повлекло за собой трансформацию функции мифа.

«Мифологическая эпоха с ее безмятежностью и самодостаточностью подходила к концу. Греческие, индийские и китайские философы инстинктивно от­талкивались от мифологии, так же как и пророки со своими идеями Бога. Рационализм и рационально проясненный опыт вступили в борьбу с мифом; борьба эта развивалась, отстаивая превосходство единого Бога над несуществующими демонами, и в конце концов этическая религия возобладала над неправдоподобны­ми фигурами божеств. Религия стала этической, и величие Бога благодаря этому возросло».

Вспомните, что писал Пьер Жане: если боги не могут гово­рить с обществом, общество отказывается от таких богов. Это и есть самое общее описание того, что произошло на протяжении «осевого периода».

«Миф, с другой стороны, стал материалом языка, который с его помощью выражал нечто совершенно отличное от первоначального значения мифа; миф превратился в притчу. Мифы переплавлялись, в тече­ние этого переходного периода в них открывали новые глубины, что было своего рода мифотворчеством на новый манер».

Миф выжил, но из безоговорочной и самодостаточной исти­ны он превратился в средство постижения истины.

Ясперс ощущал, что человечество находится на грани нового «осевого периода», первого за всю историю периода, когда земной шар объединится сетью телекоммуникаций. Это тоже может оказаться критической точкой в духовном развитии чело­вечества. Ясперс рассматривал науку как современный миф, но миф несовершенный. Действительно, наука, как и множество древних мифов, предоставляет объяснения окружающего нас мира приро­ды. Но наука способна ответить лишь на вопрос, как происходят те или иные явления; на вопрос «почему?» она ответить не может.

 

ШКОЛА МИФА «ИСТОРИЯ РЕЛИГИЙ»

Мирна Элиаде (1907—1986)

 

«[Миф и] религия — это не фазы человеческого сознания, а, собственно, часть человеческого сознания как такового».

Мирча Элиаде родился в Румынии, но большую часть жизни провел во Франции и США. Он, возможно, был самым выдаю­щимся в мире исследователем мифа как «священной истории» и различия между «священным» и «профанным». Для Элиаде миф являлся свидетельством прорыва «трансцендентного в наш мир».

Христианин по вероисповеданию, Элиаде считал, что миф и религия — неизменные составляющие человеческого сознания и что человеку свойственно размышлять в категориях трансценден­тного и бесконечного. Элиаде тщательно проводил разграниче­ние между своими теориями и психологическими школами мифа, подчеркивая, к примеру, что слово «архетип» он использует совершенно в другом смысле, чем Юнг. Элиаде очень беспоко­ило сведение «внутренне присущей человеку религиозности» к простой психологической проекции; он даже называл психологи­ческие теории интерпретации мифа «вторым Грехопадением», современным вариантом грехопадения Адама и Евы.

Элиаде ощущал, что никакое общество невозможно понять без понимания его священной истории; что все общественные институты, мораль и культура любого данного общества пол­ностью зависят от совокупной священной истории «прорывов трансцендентного» в жизнь этого общества.

В объяснении параллельных мифов Элиаде стоял на позициях рассеяния; отчасти он является наследником теории Фробениуса о мифопроизводящих центрах. Что касается ответа на вопрос о смысле жизни, Элиаде ощущал, что христианская религия предлагает полный набор мифических образов, способных удовлетворить внутреннюю ре­лигиозную потребность любого человека. Элиаде утверждал, что христианство следует не отвергать как социальный миф, а пере­смотреть его в свете современного общества.