ГЛАВНАЯ    С А Й Т    Н О В И Н К И   МАГИКУС   ИСТОРИЯ

 

 

ИСТОРИЯ МАГИИ И ОККУЛЬТИЗМА

(отрывок)

Курт Зелигман

ГРЕЦИЯ

МАГИЯ ПОД МАСКОЙ ФИЛОСОФИИ

...не надо громких слов — как бы кто не испортил

наше рассуждение еще раньше, чем оно началось.

Платон. Федон[1]

Из всех народов древности греки в наибольшей степени полагались на интуитивные рассуждения, позволявшие поэти­чески оформить мрачные образы мифов и занимавшие важ­нейшее место в трудах философов. К объяснению природ­ных явлений греческие философы подходили с позиции высших сфер разума, которые считались сопричастными бо­жественным силам. Именно поэтому греки были плохими экспериментаторами: мастерски овладев приемами логичес­ких умопостроений, они, тем не менее, дали лишь весьма туманные и совершенно ненаучные истолкования загадок, окружавших их в природном мире. Разум подчинил себе материю. Питаемое греками пренебрежение и даже отвра­щение к эксперименту проистекало из избыточного внимания к «высшему», из привычки всецело полагаться на авторитет разумных суждений, не нуждающихся в материальных дока­зательствах. Через посредство эллинистических философов этот ненаучный подход проник в западную культуру и на протяжении всего средневековья и Ренессанса и даже по­зднее тормозил развитие естественных наук.

Платон выделяет всего четыре рода живых существ: оби­татели воздуха — птицы; обитатели воды — рыбы; оби­татели земли — сухопутные животные и обитатели неба — звезды, соответствующие элементу огня. В эпоху Ренессанса Агриппа фон Неттесгейм, не найдя в себе душевных сил уравнять звезды в правах с земной фауной, внес поправки в утверждение Платона. Опираясь на авторитет Аристотеля, Диоскорида и Плиния Старшего, Агриппа заявил, что стихия огня — обиталище саламандр и сверчков. Простейший опыт показал бы, что саламандры и сверчки в огне погибают, но Агриппа унаследовал от своих духовных учителей отвраще­ние к экспериментам. От Плиния мы узнаем, что аналогич­ные поверья о чудесных свойствах саламандр бытовали в Египте и Вавилоне. Нет сомнений, что Аристотель почер­пнул свои познания в этой области у восточных соседей, не сочтя нужным подвергнуть саламандру научному исследо­ванию. В результате жизнь суеверия была продлена на две тысячи лет. О том, что в эпоху Агриппы огненная природа саламандры была общепризнанным «фактом», свидетель­ствует поступок его современника, короля Франции Фран­циска I. Франциск сделал своей эмблемой изображение саламандры в языках пламени.

Рассуждения философов нередко приводили к появлению поразительнейших — и, надо признать, весьма поэтичных — нелепостей. Платон утверждает, что голова, вместилище идей, имеет сферическую форму из-за того, что сотворена по образу и подобию звезд. В отличие от прочих частей тела, голова связана с небом. Шея же служит символическим перешейком, подчеркивающим противопоставление головы и тела, отделяющим умопостигаемое от телесного. Мир Платона — это мир магии, ибо все вещи в нем находятся во взаимосвязи и образуют единство. Вселенная — живое существо, наделен­ное душой и разумом. У нее нет глаз, ибо за ее пределами не на что смотреть; у нее нет ушей, ибо за пределами ей нет места, откуда мог бы донестись звук. У нее нет дыхания, так как весь воздух заключен внутри нее. Руки этой живой Вселенной тоже не нужны ведь у нее нет врага, от которого пришлось бы обороняться. Нет у нее и ног, поскольку ноги не нужны для вращательного движения. И так далее. В результате выясняется, что Вселенная имеет идеальную форму — сферическую.

Душа старше тела, а следовательно, превосходит его, — говорит Платон. Она состоит из трех элементов. Первые два из них — это неделимый элемент, сопряженный с божеством, и делимый, сопряженный с землей. Они связаны с третьим, который сопряжен с каждым из первых двух и помещен между ними. Эти три элемента были объединены посред­ством сжатия! Образовавшееся единство было разделено на полосы, которые пересеклись или переплелись между собой и приняли сферическую форму. Так возникла Душа Мира, внутрь которой Бог поместил телесную Вселенную. Чело­веческая душа состоит из тех же элементов, что и душа Мира. Звездные божества — дети Бога-творца; они по­рождают людей, каждый из которых после смерти возвраща­ется на свою звезду. Душа Мира пронизывает всю Вселен­ную. Она циркулирует и в теле человека. Это вращательное движение души человек может усовершенствовать, наблюдая за движением небесных богов — планет.

Платон верил в то, что звезды влияют на земную жизнь. Его часто цитируют астрологи XVI—XVII веков. Более того, Платон стимулировал развитие алхимии, заявив, что мировая душа присутствует во всех вещах. В результате алхимики приступили к попыткам извлечь душу из различных веществ: они надеялись, что с помощью этой высшей суб­станции можно будет оказывать магическое воздействие на металлы. Как персидский пророк Заратустра верил в то, что благой бог Ормузд сотворил материальные предметы из идей, так и Платон приписывал идеям божественную при­роду. Западные маги пришли к выводу: если идеи главен­ствуют над телом, то посредством этих всемогущих идей можно творить чудеса в материальном мире.

Поскольку в мире Платона небеса и земля, четыре пер­воэлемента, душа и дух, божественное и земное взаимосвя­заны и сопричастны друг другу, не удивительно, что маги пытались извлечь пользу из этого мистического сродства. На том же основании они использовали при построении маги­ческих кругов священные числа пифагорейцев: ведь Пифагор учил, что числа старше, а следовательно, могущественнее материальных тел. Пифагорейцы верили, что мир сотворен по математическому плану и приведен в гармонию в соот­ветствии с математическими пропорциями. Красота и поря­док для этих философов были немыслимы без чисел. Размеры и массы звезд и расстояния между небесными телами проникнуты мистикой чисел. Весь космос расчислен творцом в строгой математической гармонии.

Мистическое учение о числах и их связи с природными явлениями пифагорейцы называли арифметикой. Научные исследования в области математики шли рука об руку с философскими спекуляциями и фантазиями. В конце кон­цов, пифагорейцы заблудились в мире собственного вооб­ражения, арифметика была погребена под наслоениями мистики, а числа превратились в живых существ — в полноправные ипостаси божества. Число четыре соответ­ствовало Гермесу и Дионису; семерка, одно из древнейших мистических чисел, — Афине Палладе; десятка — Атланту, поддерживающему небесный свод. Согласно поэту Гесиоду (VIII в. до н.э.), хаос, или первозданная масса, после сотворения всех вещей обрел свое олицетворение в монаде — единице. Пятерка считалась числом справедли­вости, так как объединяла в себе «женское» число два с «мужской» тройкой. Шестерка соответствовала Афродите, богине любви, ибо являлась произведением двойки и тройки — первых чисел мужского и женского пола. Плутарх интер­претировал тройку, четверку и пятерку иначе, и можно предположить, что с ходом времени мистические значения чисел не однажды менялись. Пифагорейцы были не только магами-теоретиками: они прилюдно практиковали магию. Эмпедокл (V в. до н.э.) совершал чудеса при большом скоплении народа. Он твердо верил в то, что способен воскрешать мертвых, вызывать дождь и засуху и т.д.

Философы облачили древние магические поверья в пре­красные одеяния разума. Но большинство философов, как и члены всех сословий греческого общества, не гнушались примитивной народной магией и предрассудками.

Фалес (640—548 гг. до н.э.) верил в явления демо­нических призраков, а Платон — в привидений, то есть духов умерших, которым пришлось вернуться в мир живых из-за неспособности отрешиться от плотских страстей. Де­мокрит (V в. до н.э.), от души смеявшийся над человеческой глупостью, тем не менее, всерьез рекомендовал при укусе скорпиона сесть верхом на осла и прошептать ему на ухо: «Меня укусил скорпион». За счет этого боль, якобы, дол­жна была передаться ослу.

Все древние философы верили в магию. Вырваться из этого заколдованного круга не смог ни Гераклит, ни Фалес, ни Пиндар, ни Ксенофонт, ни Сократ. Позднегреческие философы, например Порфирий (233—303 гг. н.э.), всецело посвящали себя практической магии. В наследство своим заклятым врагам, ранним христианам, они оставили сложную систему демонологии. Порфирий был убежден в существова­нии бесчисленных зверообразных демонов, которые преследу­ют людей и осаждают людские жилища, питаясь кровью и скверной. Когда мы едим, эти демоны незримо вьются вокруг нас, словно мухи, и отогнать их можно лишь при помощи сложного ритуала. Подобная церемония служила не для умилостивления богов, а исключительно для изгнания демонов.

С незапамятных времен греческая магия испытывала вли­яние восточных традиций. Ни одна нация в мире не привет­ствовала чужеземные учения с таким энтузиазмом, как элли­ны. Греческие жрецы, философы и историки отправлялись в далекие путешествия в поисках мудрости. Чудотворец Апол­лон Тианский достиг берегов Индии. Платон сообщает о том, что греки поддерживали тесные культурные связи с Египтом и Критом. Греки сопровождали персидских царей Дария и Ксеркса в их походах. Платон в «Алкивиаде» устами Со­крата заявляет, что персидские учителя превосходят афинских. Он с восхищением повествует о блестящем образовании, ко­торое получают персидские царевичи, и о достоинствах их наставников, мудрейшим из которых называет того, кто препо­дает «магию Зороастра». Мифические герои и боги Востока были эллинизированы. Дельфийский культ зародился на Кри­те; Адонис произошел от древнееврейского Адонаи; Афроди­та представляла собой приукрашенную и смягченную версию Астарты; Исида превратилась в Афину; чужеземное проис­хождение Диониса даже не пытались замаскировать.

В народе эллинистических философов — как и восточ­ных мудрецов — считали магами. Никто не сомневался в том, что у Сократа был дух-помощник, открывавший ему тайны будущего. Друг Сократа Ксенофонт (ок. 427—355 гг. до н.э.) сообщает, что многие собеседники философа обращались к этому духу с волновавшими их вопросами. Плутарх пишет, что дух этот давал ответы чиханием: если он чихал направо, это означало «да», если налево — «нет». Апулей утверждает, что демон Сократа имел зримый облик, но Максим Тирский яростно оспаривает это мнение. Споры о внешности и характере демона Сократа не утихали до XVIII века. Нар, автор «Эссе о демоне или гадании Со­крата» (Лондон, 1782), приходит к обескураживающему выводу, что Сократ использовал слово «демон» всего лишь для описания своего дара пророчества. Нар рассудительно заключает, что несмотря на всю свою мудрость, греческие философы оставались детьми своей эпохи и, подобно не столь выдающимся своим современникам, разделяли верования и предрассудки своих отцов.

СНОВИДЕНИЯ, ПРИЗРАКИ И ГЕРОИ

В душе древнего грека аполлонийское начало соседство­вало с дионисийским: гармоничный, рациональный мир четких пластических форм и интеллектуальной ясности ужи­вался с темным, зловещим и хаотическим миром призраков. Приверженцы культа Диониса вызывали души умерших и поощряли веру в ведьм и привидения.

Чудовища, преследовавшие древних греков в ночных кош­марах, обладали примерно теми же отвратительными черта­ми, что и средневековые призраки и бесы. Их можно уподобить и тем ужасным монстрам, ведьмам и гротескным животным что подчас проникают в сновидения наших совре­менников. Апулей (II в. н.э.) описывает в «Золотом осле» поистине душераздирающий кошмар. Дело происходит в Фессалии. После доброго обеда Аристомен и его друг ложатся спать в каком-то захудалом трактире. Только Аристомен успевает заснуть, как дверь распахивается и в комнату входят две ведьмы-старухи. Кровать Аристомена опрокидывается и прикрывает собой Аристомена, упавшего на пол. Наблюдая за происходящим из этой малоудобной позиции, он видит, как старухи закалывают его друга и аккуратно сцеживают его кровь в маленький мех. Затем одна из них запускает руку в рану и вырывает сердце жертвы, а рану затыкает губкой, бормоча при этом заклинание: «Ну, ты, губка, бойся, в море рожденная, через реку переправляться!» Затем ведьмы замечают Аристомена и подвергают его из­девательствам, после чего исчезают. Наутро выясняется, что сон оказался правдой: стоило другу Аристомена наклониться над рекой, чтобы напиться воды, как волшебная губка вы­валилась, и околдованный путник рухнул замертво[2]. Греки с их богатым воображением точно так же подчас не умели отличить реальное от иллюзорного. Когда во сне им являлись мифические чудовища, изображения которых они видели днем, им казалось, что визит волшебного существа был не галлюцинацией, а подлинным происшествием.

Но даже если сновидение не смешивалось с реальностью, оно все равно давало обильную пищу воображению. Во сне греки получали предсказания будущего, божественные от­кровения и предостережения о грозящих опасностях. Чаще всего ночные гости вселяли в эллинов ужас.

Насылателем кошмаров считался козлоногий, рогатый Пан, сын нимфы Дриопы. Ранние христиане изображали дья­вола в облике Пана и наделяли его многими чертами этого греческого бога пастухов.

Прежде чем отправиться в путь, мореплаватели прово­дили ночь в храме Посейдона, моля этого морского бога о том, чтобы он послал им пророческий сон, приоткрывающий завесу тайны над исходом плавания. Большим почетом пользовались также храмы Асклепия, в которых бог-цели­тель посылал верующим сновидения, открывающие способ излечения от болезни. Боги ниспосылали вещие сны не только частным лицам: государственные деятели и полко­водцы нередко посылали своих помощников в храмы по­лучить сон-откровение о делах общественной значимости. Когда Александр Македонский слег от смертельного не­дуга, несколько его полководцев отправились в храм Аск­лепия узнать, следует ли оставить царя во дворце или лучше перенести его в святилище бога-целителя. Асклепий велел оставить умирающего героя в покое.

Примечательная особенность таких «асклепиевых» снови­дений состояла в том, что они легли в основу всей медицин­ской науки греков. При каждом успешном исцелении ис­тория болезни и предписанное средство от недуга тщательно записывались или даже высекались на стенах храма. С течением столетий эти терапевтические сны образовали вну­шительный архив. Утверждали, что великий врач Гиппократ был обязан своими познаниями, в первую очередь, храмовым записям, ведшимся в его родном городе Косе. В связи с этим упоминали сновидение, спасшее Афины от мора: некой женщине явился во сне призрак какого-то мертвого скифа, посоветовавший полить вином все улицы и переулки охва­ченного эпидемией города. По совету скифа, зараженный воздух «очистили» вином, и мор отступил.

О том, какое огромное значение придавали греки снови­дениям, свидетельствует повышенное внимание к их точной интерпретации. Искусный толкователь снов мог рассчиты­вать на большую награду. Сонник. Артемидора Далдиана, современника Апулея, завоевал невероятную популярность. Артемидор утверждал, что многие сны содержат в себе простой и ясный образ предвещаемого ими события, но некоторые сновидения открывают будущее в символической форме, и этот символ следует верно истолковать. Толкователь должен уточнить все детали сновидения, которое он намере­вается расшифровать. Если начало сновидения оказалось запутанным и неясным, толкование нужно начать с конца и, продвигаясь в обратном направлении, восстановить отправную точку событий. Более того, толкователь должен учитывать, в каком состоянии души пребывал человек, увидевший сон, каково его общественное положение и состояние здоровья. Важно знать, приснился ли данный сон господину или рабу, богачу или бедняку, старику или юноше. Толкование сна будет зависеть от всех этих факторов.

Если, например, старику приснилось, что он ранен в грудь, это предвещает неприятности. Но если такой же сон уви­дела молодая девушка, это сулит ей верного возлюбленного. Если бедняку приснилось, что он превратился в женщину, это добрый знак, ибо кто-то проявит о нем заботу. Богачу же такой сон предвещает потерю высокого положения: ему придется удалиться от дел и затвориться в доме. Увидев во сне, что его утешают и ободряют, раб может рассчитывать на счастливые события, господин же — лишь на несчастье и оскорбление. Если больному приснилось, что он стал хозя­ином трактира, это значит, что он скоро умрет, ибо смерть, подобно трактирщику, принимает к себе всех без разбора. Здоровому же человеку такой сон предвещает благополучное путешествие. Некоторые сны, по мнению Артемидора, явля­ются счастливыми предзнаменованиями для людей, занятых каким-либо конкретным делом. Так, сон о муравьях, забрав­шихся в принадлежащий человеку экипаж, благоприятен для учителей и ученых: это означает, что они добьются внимания публики, символом которой являются муравьи. Но всем прочим людям такой сон предвещает смерть: жилищем для них, как для муравьев, станет земля.

Тот, кто ест книги во сне, тоже скоро умрет. Но закон­никам, учителям и государственным деятелям такой сон сулит пополнение знаний. Увидеть себя во сне с ослиными ушами хорошо только для философов, которым дозволяется истол­ковать это сновидение в следующей лестной манере: они останутся равнодушны ко всяким сплетням и пустым слухам, «ибо осел редко шевелит ушами». Прочим людям такой сон предвещает рабство: им придется трудиться тяжело, как домашней скотине. Увидеть же себя одетым в нелепую одежду — дурное предвестие для всех, кто не терпит, чтобы над ними насмехались; а вот актерам и танцовщикам этот сон предвещает великие успехи на сцене.

Кошмарные сны, которые Артемидор тщательно пере­числяет, тоже могут сулить удачу. Сон, в котором спящий держит в руке собственную голову, благоприятен лишь для тех, у кого нет ни жены, ни детей. А вот сон о сожжении на костре является счастливым знаком для всех: больному он предвещает выздоровление, а молодым людям — бурные любовные страсти. Хорошо также увидеть себя во сне бичуемым кнутами: богатому и способному человеку это сулит разнообразные выгоды и блага. Столь же благоприятен сон о распятии. Всякий, кто увидит себя во сне распятым на кресте, может рассчитывать на безмятежное счастье в суп­ружеской жизни. Мореплавателям такой сон предвещает благополучное путешествие, «потому что крест, как и ко­рабль, состоит из дерева и гвоздей, и потому что страдания распятого в чем-то подобны морской болезни». Политику сон о распятии обещает назначение на высокий пост в той местности, где во сне был воздвигнут крест. Рабам же этот сон сулит скорое освобождение.

В   то   время   среди   греков   был   широко   распространен культ мертвых. Верили, что покойники встают из могил, если не  успели  завершить  при  жизни  какое-то  важное  дело,   а  также если над ними не были совершены должным образом все погребальные обряды.  Как правило,  покойник,  вернувшийся в свое жилище, наводит ужас на домочадцев. Очень  редко греческие привидения оказываются столь нежными и поэтичными, как призрак, посетивший дом Евкрата. У Евкрата умерла любимая жена.  Вместе с ее телом на погребальном костре сожгли ее платье и украшения. На седьмой день,  когда вдовец читал диалог Платона  «Федон»,  чтобы хоть немного утешиться, жена вошла в комнату, села рядом с  ним  и  пожаловалась,  что одну ее золотую  сандалию  не сожгли. Сандалия, — сказала она, — выпала из гроба и не попала  в  костер.   Как  только  душа  покойницы  произнесла эти слова,  послышался лай собаки,  и призрак исчез.  Сан­далию затем нашли  и сожгли.   Покойница больше  не  воз­вращалась.

Кладбища всегда внушали грекам мистический ужас. В теле покойника могли сохраняться остатки жизни, а потому всегда оставалось опасение, что умерший может восстать из могилы или, по меньшей мере, послать в мир живых своего призрачного двойника. Кроме того, на кладбищенских аллеях и в некрополях по ночам появлялись сверхъестественные существа — например, адская Геката в окружении призра­ков и воющих псов.

Зловещее видение такого типа предстало Диону — уче­нику Платона, тирану Сиракуз (409—354 гг. до н.э.). Из­бавившись наконец от негодяя Гераклида, Дион отдыхал в вестибюле своего дома, погруженный в раздумья. Внезапно он услышал за спиной чьи-то шаги. Дион обернулся и увидел перед собой рослую женщину, которая своим черным лицом и черным одеянием напоминала богиню мщения. Не обращая внимания на тирана, она мела метлой пол в зале.

Дион позвал на помощь, но призрак тут же исчез. Несколько дней спустя сын Диона покончил жизнь самоубийством, а вскоре был убит и сам тиран.

Во время своего путешествия в Индию Аполлоний Тианский со своим спутником Дамием перевалил через снежные вершины Кавказа и спустился на равнину, зали­тую лунным светом. Достигнув берега реки Инд, они встретили Эмпусу — чудовищную обитательницу ада, ко­торая все время меняла облик, а иногда становилась неви­димой. «Сообразив, кто перед ним, Аполлоний осыпал чу­довище бранью и велел своим спутникам сделать то же самое, объяснив, что это — действенное средство против такого явления. Фантом обратился в бегство, визжа Точь-в-точь, как это делают призраки»[3].

Позднее, уже вернувшись из Индии, Аполлоний отправился в путешествие по Греции и посетил Афины, Эфес и Коринф. Согласно Филострату, биографу Аполлония, в Коринфе этот философ встретил ламию — вампира. Среди спутников Аполлония был юноша Менипп, бедный студент, чьим един­ственным имуществом был плащ философа. Аполлонию при­шлись по душе красота и рассудительность этого молодого человека, и он принял его в свое окружение. Вскоре до Аполлония дошли слухи, что в Мениппа влюблена некая чужеземная госпожа — красивая и невероятно богатая фи­никиянка. Она хотела выйти замуж за Мениппа, хотя нищий философ был ей не ровня; Менипп же с радостью готов был взять ее в жены, ибо любил ее всем сердцем. Он пригласил Аполлония как почетного гостя на свадебный пир, и учитель, почувствовав, что его ученику грозит опасность, объявил, что ради такого особого случая нарушит свой обычай воздержания от жирной пищи и вина. Явившись на пир, Аполлоний попро­сил представить ему невесту. Пристально осмотрев ее, он повернулся к Мениппу и спросил, кому принадлежат все се­ребряные и золотые чаши и прочие украшения в пиршественном зале. «Этой госпоже, — отвечал юноша, — ибо вот все, чем я владею», — добавил он, указав на собственный плащ. «Все эти богатства, — сказал Аполлоний, — ненастоящие. Это лишь иллюзия, а твоя прекрасная и восхитительная не­веста — не смертная женщина, а вампир, ламия. Такие существа, конечно, ценят радости Афродиты, но еще больше любят пожирать человеческую плоть».

Невеста сделала вид, что подобная чепуха ей отврати­тельна Она заявила, что философы вечно отравляют радость честным людям, пугая их дурными знамениями, и велела неблагодарному гостю покинуть дом. Но Аполлоний взял со стола серебряный кубок и взвесил его на руке. Тот оказался легче перышка. Спустя несколько мгновений кубок растаял в воздухе. Потом исчезла тарелка. Аполлоний произнес магическое заклятие, и все повара и слуги рассыпались в прах, а затем начали рушиться и стены дома. Не выдержав этого издевательства, невеста созналась, что действительно хотела сожрать Мениппа, предварительно откормив его, «ибо в ее обыкновении было питаться молодыми и красивыми телами, в которых кровь чиста и сильна».

Но страх перед призраками и привидениями не мешал древним грекам вызывать души умерших в особых местах, предназначенных для таких ритуалов. Заклинателей душ назы­вали «психогогами» — «душеводителями». О самих ритуалах известно очень мало, но можно не сомневаться, что им предше­ствовали пост и сосредоточение. Почти наверняка для этих церемоний, проводившихся под покровом ночи, требовались также кровь и сожжение жертв. Психогоги были весьма влиятельны­ми особами. Один из них не побоялся передать тирану Периандру (625—585 гг. до н.э.) дурные вести от его усопшей жены. Покойница явилась перед заклинателем обнаженной и дрожащей от холода, ибо на похоронах ее одежды погребли вместе с ней, а не сожгли на костре, как требовал обычай. Услышав это, мудрый Периандр повелел устроить обществен­ный пир для всех коринфских женщин. Нарядившись в лучшие одежды, женщины собрались на городской площади, ожидая пышных зрелищ. Однако им было велено раздеться, после чего одеяния их собрали и сожгли в яме, посвятив покойной супруге тирана Жена Периандра объявила устами психогога, что теперь ей тепло и уютно в царстве Аида.

Несмотря на то что некоторые философы и, в первую очередь, Платон, возмущенно протестовали против некроман­тии, ритуалы заклинания мертвых остались важной составной частью эллинистической религии.

Наряду с культом мертвых и некромантией существовали также особые магические обряды умилостивления покойных героев. Вообще, этих полубогов побаивались, но во времена опасности они становились милосердными покровителями и защитниками людей. Как правило, культ героя был тесно связан с каким-либо городом или районом; в более древние времена он мог иметь форму культа предков или домашних богов, центральным элементом которого являлось поклонение домашнему очагу. Усыпальницами некоторых героев служили небольшие здания, окруженные колоннадой, священными де­ревьями и садами Могилы других были недоступны всеобщему обозрению, располагаясь под фундаментами обще­ственных построек; точное их местонахождение хранилось в тайне из опасения, что кости героя могут похитить. Кости эти, как впоследствии и мощи христианских святых, наделялись чудодейственной силой, дарующей удачу городу или местности, где они погребены. Отличной иллюстрацией к этому пове­рью служит миф об Здипе. Узнав о том, что он убил собственного отца и стал супругом своей матери, Эдип во искупление этих чудовищных злодейств отправился в ски­тания по городам и весям Эллады Несмотря на то что все питают к нему отвращение и на нем лежит тягчайшая вина, города соперничают между собой за право предоставить ему кров, ибо всем известно: Эдип принесет удачу той земле, где будет похоронен.

Магические обряды в честь героев совершались ночью в весьма торжественной обстановке. Они отличались от ритуалов, входивших в культ богов. Жрец культа открывал отверстие в западной стене гробницы героя и произносил магические формулы. В жертву герою приносили вино, молоко и умащения для волос; в отверстие вливали кровь, которая, как считалось, на время возвращала покойного к жизни. От усыпальницы героя исходила могучая сила, вли­явшая на жизни людей и на благосостояние города, а подчас таинственным образом отражавшаяся и на судьбе всей страны. Агамемнон, покоящийся в такой усыпальнице, играет активную роль в действии трагедии Эсхила «Хоэфоры»: он ни разу не появляется на сцене, но без него трагедия осталась бы незавершенной. В «Персах» герой — царь Дарий — восстает из могилы, чтобы принять участие в действии. В этой трагедии Эсхил впечатляюще воссоз­дал магический ритуал заклинания мертвого

Но, как известно, от великого до смешного один шаг Греки превращали в героев и причудливых аллегорических персо­нажей, шутливое поклонение которым становилось пародией на героический культ. В Мунихии воздавали почести мифиче­скому Акратопоту, который пил неразбавленное вино. В глазах любого порядочного эллина он был закоренелым пьяницей, ведь греки всегда разбавляли вино водой В Спарте покло­нялись Кераону и Маттону — виночерпию и хлебопеку, а в Беотии место кероев в аналогичном культе и вовсе заняли хлеб и пироги. Такая самоирония очень характерна для греков. В противовес им все ближневосточные культы пре­исполнены торжественного пафоса. В Ветхом Завете невоз­можно обнаружить даже следов чувства юмора. Фригийцы, вавилоняне и ассирийцы неисправимо благоговейны в своей обрядности, а персы и евреи бесконечно суровы и строги.

ЗНАМЕНИЯ, ОРАКУЛЫ И АСТРОЛОГИЯ

Христианская церковь осуждала даже те магические опе­рации, которые ставили перед собой благие цели. Знахарь, исцеливший заговорами соседскую корову, подлежал столь же суровому наказанию, что и ведьма, наславшая на эту корову порчу. Но греческая религия была далеко не столь сурова: она не подчинялась церковным авторитетам. Бережно под­держивая старинные обычаи, она в то же время приветство­вала новые откровения. Главное, чтобы магия преследовала достойную цель и служила общему благу. И это условие относилось ко всем, кто занимался практической магией, — как к жрецам, так и к «свободным художникам» в области магического искусства.

Платон в «Законах» постановляет: «Если окажется, что человек из-за своих магических узлов, заговоров и заклина­ний уподобился тому, кто наносит другому вред, пусть он умрет, если он прорицатель или гадальщик»[4]. Однако в «Тимее» он объявляет гадание на печени жертвенных жи­вотных благим и вполне законным действием, ибо «цель бога состояла в том, чтобы исходящее из ума мыслительное воз­действие оказалось отражено печенью, словно зеркалом, ко­торое улавливает напечатления и являет взору призраки»[5]. С третьей стороны, то же гадание, сопряженное с преступ­лением, каралось смертью: Аполлоний Тианский предстал в Риме перед судом, когда «было объявлено, что он принес в жертву некоего отрока, дабы узнать тайны будущего посред­ством гадания на внутренностях юноши». Такие случаи, по-видимому, не были единичными, ибо против них была на­правлена отдельная статья закона.

Способность к спонтанному пророчеству считалась боже­ственным даром, ниспосылаемым лишь тем, кто его достоин, и в особые моменты жизни. В платоновской «Апологии» Сократ, выслушав смертный приговор, объявляет: «А теперь, о мои обвинители, я желаю предсказать, что будет с вами после этого. Ведь для меня уже настало то время, когда люди особенно бывают способны пророчествовать, — когда им предстоит умереть»[6].

В «Пире» же Платон именует искусство гадания «твор­цом дружбы между богами и людьми»[7].

Первым пророком и основателем всех мистерий считался мифический Орфей. «Своей музыкой он возвращал мертвых к жизни». Орфическая религия процветала в Греции уже за шесть столетий до Рождества Христова. Голова Орфея хранилась на острове Лесбос, и верили, что она сохранила свою магическую силу и способна предсказывать будущее. Легендарного прорицателя Мелампа змеи научили языку птиц. Еще один мифический провидец, Эпименид, прожил три столетия, а проспал из них всего тридцать лет. В Афинах открывал людям тайны грядущего божественный ясновидец Мелисанг. Бакис был одержим нимфами: эти дочери рек и ручьев изрекали истину его устами. Последним из этого избранного общества был Аполлоний Тианский, живший уже в I веке н.э. Говорили, что он обладает поис­тине божественным могуществом. Во многих малоазиатских общинах возводили храмы и святилища в честь этого сопер­ника Иисуса из Назарета[8].

Ясновидение теснейшим образом было переплетено с повседневными религиозными обрядами. Оракулы богов предсказывали будущее, а старики-прорицатели надзирали за жертвоприношениями и прочими религиозными церемо­ниями. По внутренностям жертвенного животного, по цвету и форме жертвенного огня сперва определяли, принята ли жертва божеством и угодна ли она ему, а затем получали ответы на вопросы о будущем, приобщаясь к божественной мудрости.

Слово «оракул» означает «ответ». Чтобы получить оракул, жрецы обращались к богу через посредничество пифии — женщины-медиума. Пифия входила в транс, вдыхая нарко­тический дым или ядовитые испарения, поднимающиеся из расщелин в земле. В Аргосе с той же целью пифия пила кровь жертвенных ягнят. Как только божественный дух входил в тело пифии, жрец задавал ей вопросы и получал из ее уст ответы богов-олимпийцев. Как правило, эти ответы, произносимые с диковинной, нехарактерной для обычной речи интонацией, были двусмысленными. Лукиан (II в. н.э.) насмехался над этой двусмысленностью «Только второй Аполлон смог бы прояснить слова первого». Так, рассказы­вают, что пифия предостерегла Нерона - «Опасайся шесть­десят третьего года». Нерон истолковал это пророчество применительно к своему собственному шестидесятитрехле­тию. Однако в действительности оно относилось к Гальбе, который находился именно в этом возрасте, когда сверг Нерона.

Самый знаменитый и почитаемый оракул находился в Дельфах, на горе Парнас. Окрестные глыбы и скалы рож­дали причудливое эхо; из пещеры на склоне горы исходили ядовитые испарения; в тайном святилище хранилось изобра­жение Аполлона, увитое ветвями лавра. Чтобы изречь оракул, пифия садилась на золотой треножник, установленный у расщелины, откуда поднимались наркотические пары. Вскоре она погружалась в божественный транс: Шея ее набухала, тело извивалось в конвульсиях, голова судорожно дергалась. Это зрелище было достаточно эффектным, чтобы все при­сутствующие преисполнялись благоговейным ужасом.

Чтобы осознать все значение подобных мантических фе­номенов, следует учесть, что любой религиозный экстаз во все времена считался признаком божественного вдохновения. На буйных празднествах в честь Орфея и Диониса люди не­редко входили в такой экстаз и выкрикивали пророчества. Да и в обыденной жизни божественные вести распознава­лись в полете птиц, в шелесте деревьев или в чихании соседа. Вековая тренировка в отслеживании подобных зна­мений оказалась полезной. Благодаря ей восприятие древних греков обострялось. Постоянная бдительность не только спо­собствовала пополнению оккультных знаний, но и развивала наблюдательность в самом широком смысле слова.

Оракулы и знамения играли важную роль в политичес­кой жизни. Прежде чем объявлять войну, необходимо было испросить совета у богов. И нередко оракулы, предостав­лявшие также стратегические рекомендации, оказывались ответственными за начало военных действий. Можно ска­зать, что ясновидящая дельфийская пифия подчас выступа­ла в роли общегреческого министра иностранных дел и военного советника.

Полководцам приходилось постоянно быть начеку: ведь любое неблагоприятное знамение могло посеять панику в рядах войска. В IV в. до н.э., когда Тимофей готовил к отправке в поход союзный аттический флот, какой-то воин чихнул, и все дело застопорилось. Воины наотрез отказались садиться на корабли. Тимофей рассмеялся — хотя едва ли на душе у него было весело — и спросил: «Что это за знамение, если от него всего-навсего чихнул один человек?» Агафокл (361—289 гг. до н.э.), отправляясь в опасную экспедицию в Ливию, взял с собой «счастливых сов» — священных птиц Афины Паллады. Увидев, что воины перед битвой удручены и подавлены, он выпустил птиц. Совы уселись на щиты и шлемы воинов, и боевой дух вернулся к ним. По сей день во время религиозных шествий в Южной Италии выпускают на волю голубей. Этот обычай напрямую восходит к древней традиции гадания по полету птиц.

Знамениями божественной воли считались также необычные явления, происходившие в храмах. Если пропадало священное оружие, если статуя божества потела, если двери храма сами по себе распахивались и т.д., все это считалось дурными предвестиями. Не исключено, что к этим «чудесам» прикла­дывали руку сами жрецы, когда хотели повлиять на обществен­ное мнение. Единственная в своем роде книга, приписываемая Герону Александрийскому (II в. н.э.), поясняет, что такие чудеса можно было творить при помощи различных механических приспособлений. Капли ароматических масел под давлением теплого воздуха стекали с рук бронзовых статуи и падали на огонь алтаря. Когда распахивали двери храма, водяной сифон производил таинственные трубные звуки. Когда перед дверью храма зажигали огонь, воздух в пустотелом алтаре нагревался и, расширяясь, выталкивал капли воды из соединенного с ал­тарем сосуда в подвешенное на веревке ведро. Ведро опуска­лось, приводя в движение стержни, соединенные со створками двери, и дверь открывалась. Разумеется, весь этот механизм был тщательно скрыт от зрителей.

Однако не следует полагать, будто все магические опе­рации в древности были рассчитаны исключительно на то, чтобы обманывать доверчивых простаков. Даже самые рья­ные проповедники новорожденной христианской религии не сомневались в сверхъестественной силе эллинистических бо­гов и демонов, хотя и осуждали проявления этой силы как дьявольские искушения. Религия у древних греков — как и у всех прочих народов — тесно переплеталась с магией. Рассматривая магические обряды греков, мы в первую оче­редь должны задаваться вопросом, какова была этическая подоплека каждого из таких ритуалов. И если эти магичес­кие действия никому не наносили вреда или, по меньшей мере, имели какое-то моральное оправдание, то мы, не вправе судить их слишком строго. Подавляющее большинство магов и жрецов искренне верили в то, что проповедовали. Конечно, многие жрецы оракулов могли воздействовать на медиума — пифию путем внушения. Но весьма вероятно, что они делали это бессознательно, о чем свидетельствуют опыты современ­ных исследователей оккультных феноменов. В наши дни даже скептики не сомневаются в том, что предчувствия и ясновидение действительно существуют. А в эпоху, когда подобные феномены были общепризнанной частью культуры, они наверняка происходили даже с большей легкостью, чем ныне Убежденные в том, что прорицание возможно, греки активно стремились воспользоваться этой возможностью Правда, непонятно, какую пользу они могли из нее извлечь ведь столь же твердо эллины были уверены, что судьбы не избежишь. Возможно, кое-кто из них в конце концов скло­нялся к мнению, выраженному греко-сирийским мыслителем Ямвлихом «Лучше не заглядывать в грядущее и смиренно ожидать превратностей судьбы». Однако люди продолжали вопрошать о будущем. Именно Ямвлиху, невзирая на при­веденное высказывание, приписывается изобретение алектромантии — гадания по поведению птиц. Совершив под­готовительные магические обряды, следовало написать на песке буквы алфавита и рассыпать по ним ровным слоем горсть пшеницы или ячменя. Затем гадающий замечал бук­вы, с которых птица склевывала зерно, записывал их в том же порядке и пытался обнаружить скрытый смысл в полу­ченных таким образом словах.

Ценность предвидения убежденно отстаивал Птолемей — великий астроном и астролог, современник Ямвлиха. Этой теме посвящена глава «О влиянии звезд» в его знаменитом астрологическом трактате «Тетрабиблос» («Четверокнижие»). Вообще, — заявляет Птолемей, — благо в том, чтобы владеть знанием человеческим и божественным и радоваться этому знанию. Конечно, предвидение будущего на самом деле не приносит ни славы, ни богатства, однако в этом искусство предсказания ничем не отличается от всех прочих искусств. Непредвиденные события повергают нас в ужас или, по меньшей мере, нарушают спокойствие духа, но если мы предупреждены о грядущей судьбе, то можем ожидать бу­дущего со спокойным достоинством.

Не все события человеческой жизни совершаются по воле богов, и не все они неизбежны; наконец, не все они опреде­ляются единой и неумолимой судьбой, ибо кроме судьбы существуют также природные явления. Человек подвержен не только тем катастрофам, что предопределены его собственной личностью, но и тем, что проистекают от общих причин — мора, наводнения или пожара, жертвами которых становятся целые толпы. Такие происшествия следует объяснять отсут­ствием каких-либо небесных влияний, которые могли бы предотвратить их. Тот, кто занимается предсказанием буду­щего, должен прорицать лишь те события, которые относятся к сфере естественной причинности. Все эти тонкости, подроб­но рассматриваемые Птолемеем, несомненный продукт позднегреческой философской мысли. Первоначально греки относились к астрологии совсем иначе, ибо размеренное дви­жение небесных тел наводило, скорее, на мысли о математи­ческой точности событий и неотвратимости судьбы.

Астрология не была греческим изобретением. Более того, греки познакомились с ней довольно поздно, лишь благодаря Александру Македонскому, принесшему астрологические зна­ния из Вавилона и Египта. Однако она очень быстро за­воевала огромную популярность Эллины не только стара­тельно записывали время рождения детей, в котором заклю­чалось важное астрологическое значение, но и основывали на толковании гороскопов все ответственные решения. Халдей­ские астрологи, поселившиеся в Афинах, пользовались славой и почетом. Вавилонянин Берос основал астрологическую школу на острове Кос. Уважение к нему было так велико, что в афинском гимнасии установили статую Бероса с золотой лирой — символом божественного дара пророчества

ЭЛЕВСИНСКИЕ МИСТЕРИИ

Обойдя всю землю в поисках своей дочери Коры, богиня земли Деметра в конце концов встретилась с ней в городе Элевсины. В память об этом счастливом событии Деметра основала здесь тайный культ и посвятила в свои мистерии городских старейшин. Посвященным мог стать только поря­дочный гражданин и мудрый человек. Во всяком случае, так гласит легенда о происхождении и предназначении культа Деметры. Обряды Элевсинских мистерий содержали в себе тайный магический смысл, строго охранявшийся от посторон­них. Схожие секретные культы существовали и в других греческих городах, однако Элевсинские мистерии пользовались самым глубоким уважением Культ этот сохранялся даже в первые века христианской эры. Ни бесчисленные преврат­ности истории Эллады, ни кровавые войны не затронули великую тайну Элевсин. Посвящение в мистерии Деметры одновременно заключало в себе обещание неземного блажен­ства. Из гомеровского гимна к Деметре мы узнаем, что оз­начало для эллина эта посвящение: «Счастлив тот из земных мужей, кто видел эти таинства; но непосвященный и не принимающий в них участия никогда не имеет доброго жребия после смерти, но пребывает во мраке и тоске»[9]. Итак, Элев­синские мистерии даровали надежду на более счастливую загробную жизнь, чем та, что ожидала простого смертного.

Естественно, в конце концов появилось столько желаю­щих пройти посвящение, что пришлось воздвигнуть для этого отдельное здание: храм уже не мог вместить всех кандида­тов. Обряд, даровавший надежду на привилегии в загробной жизни, имел откровенно магический характер. Точно такую же надежду давали ритуалы, совершавшиеся египетскими жрецами. Однако египтяне стремились, главным образом, утаить грехи усопшего от богов, обмануть судей загробного мира при помощи разнообразных магических формул, закли­наний и талисманов. А греки пошли по иному пути, они осознали, что истинные добродетели являются лучшей гаран­тией посмертного счастья, чем поддельные.

Священные обряды мистерий начинались с очищения — омовения в море, на берегу которого стояли Элевсины. «К морю, о посвященные» — восклицал предводитель празднества, — и преисполненные надежд кандидаты друж­но прыгали в воду. Как проходил сам ритуал в честь Деметры, так и осталось тайной. Даже те из посвященных в Элевсинские мистерии, кто затем переходил в христиан­ство, не дерзали нарушить обет молчания. Однако по косвенным свидетельствам можно предположить, что участники обряда принимали причастие. Они пили некий напиток. Они перекладывали из корзины в сундук символические предметы. Уста неофита «замыкали» золотым ключом, и только после этого он мог приобщиться к тайнам культа. Наверняка к Элевсинским мистериям применимо то, что Аристотель говорит о мистериях вообще: «Посвященные должны были не узнавать, а переживать». По-видимому, перед ними разыгрывалась священная пантомима, основанная на мифах о Деметре: похищение Коры, скитания Деметры, брак Аида и Коры, возвращение Деметры на Олимп. В этой безмолвной драме каждый жест нес в себе откровение. Древнейшие предания представали перед участниками обря­да во плоти, и это ни в коей мере не являлось обычным театральным представлением. Аналогичным образом следует понимать и входившую в обряд демонстрацию священных предметов.

Вслед за этим действом начиналось собственно посвяще­ние, о котором в туманных выражениях сообщает Плутарх. Современные оккультисты, ухитрившиеся прочесть Плутарха между строк, дают красочные описания этого обряда — действительно, весьма любопытные, но увы, лишь с литера­турной точки зрения. Более или менее достоверно мы знаем только то, что кандидатам приходилось долго блуждать по запутанным подземным коридорам. Эти скитания во тьме, это паломничество к незримой цели требовали от неофита исключительного присутствия духа. А затем наступало самое суровое испытание, во время которого посвящаемый должен был преодолеть в себе страх. Кандидаты дрожали и тряс­лись, обливались холодным потом и застывали от ужаса. Но в конце концов они замечали впереди свет, который мало-помалу становился все ярче. Занималась заря нового дня. Под звуки священных гимнов перед неофитом распахивались врата в залитый светом великолепный зал. Взору его пред­ставали возвышенные зрелища, до слуха доносились торже­ственные речи. Неофита увенчивали гирляндами цветов, и в обществе чистых душой и праведных людей он праздновал день своего второго рождения. Обновленный и свободный, он теперь мог покинуть храм. Можно ли сомневаться в том, что мало-мальски впечатлительная натура должна была унести с собой из Элевсин крепкую и утешительную веру в гря­дущее блаженство? Многие исследователи оккультизма утверждали, что Элевсинские мистерии хранили в себе ве­личайшую тайну магии и были ключом ко всей эзотеричес­кой мудрости. Однако демократический характер известных нам обрядов и сам факт многочисленности кандидатов не позволяют допустить, что в основе мистерий лежало высо­коинтеллектуальное философское учение. Элевсинские ми­стерии были обращены не столько к разуму, сколько к вере.