ГЛАВНАЯ    С А Й Т    Н О В И Н К И   МАГИКУС   ТЕОРИЯ

 

 

 

РАЗМЫШЛЕНИЯ О МАГИИ, ЕЕ ПРИРОДЕ И СУДЬБЕ

И. Т. КАСАВИН

 

Магия! Само это слово — словно завеса, скрывающая таинственный и зага­дочный мир. Мир, рассыпанный мерцающими крупинками в запыленных рукопи­сях-откровениях Гермеса Трисмегиста; вспыхивающий бликами шаманских кост­ров под мрачным покровом ночных джунглей; открывающийся увечному в не­внятном бормотанье ворожеи; пронизывающий волшебным лучом из алхимической реторты; мир, говорящий неумолимым голосом рока; мир, яв­ляющий торжество человеческой силы. Мы постигаем этот мир с первым прикос­новением материнской руки, утоляющей боль, и с первым взглядом на ночное звездное небо. Мы поражаемся его непостижимостью, открывая для себя таинство рождения, смерти и любви. Мы страшимся и отвергаем его, лелея свою самонадеянность, надеясь на трезвый расчет, логику и факты. Мы загоняем его глубоко в историю, не обнаруживаем в настоящем, отказываем в будущем. И мы снова и снова смиряемся перед ним, видя его новые превращения и возрождения из небытия. Вслушаемся же в этот мир со всей наивностью младенца и искушен­ностью зрелого человека, взывая к силам души и способностям науки. Всмотрим­ся, чтобы в чужом обнаружить родное, в забытом — знакомое, в фантастичес­ком — реальное; вслушаемся, чтобы открыть в себе этот неведомый, таинствен­ный мир и найти в этом мире себя — неизвестного и загадочного.

 

ЖИЗНЬ НА ГРАНИ СМЕРТИ

 

...Страшный звериный рев прокатился по скалам, и обитатели пещер съежи­лись в своем ненадежном укрытии, бросая отчаянный взгляд на жаркое пламя костра — единственного защитника от холода и хищников. Сжимая в руке рогатину, вождь яростно зарычал и вскочил на ноги. Его примеру последовали еще четверо самых сильных мужчин племени. Сейчас они выйдут из пещеры и вонзят дротики в саблезубого, избавят людей от ночного страха. Их дубины тяжелы, а топоры остры, и сердца полны отваги. Но тут из темного угла пещеры выступает на свет седая иссохшая старуха с горящими глазами и простирает к ним руки. «Великий Отец говорит, что в эту ночь мужчинам нельзя покидать пещеру,— тихо произносит она,— ибо не зверь с длинными клыками, а злой дух-кровопийца ищет добычу во мраке. Против него не помогут ваши копья и топоры!» — «Вождь не боится, и руки его способны сломать хребет зубра!» — «Руки вождя встретят пустоту, а злой дух настигнет его сзади,— продолжала старуха.— Великий Отец рассказал мне, как справиться с ним. Завтра, когда Красный Шар утонет в Далеких Джунглях, вождь разбросает эти белые круглые амулеты на тропе, ведущей к пещере. Они охранят людей от зла».

С этими словами старуха закуталась в шкуру оленя и исчезла в глубине пещеры. Фыркая от еще не прошедшего возбуждения, мужчины рассаживались у костра и осторожно рассматривали скатанные из кабаньего жира и золы шары. Мужская честь была сохранена, кому взбредет в голову сражаться со злым духом. Вот если бы это был просто тигр...

Следующей ночью скалы содрогнулись от ужасного рева, в котором слыша­лись ярость и боль. Казалось, дерутся между собой два кровожадных зверя, сцепившись в смертельной схватке и пуская в ход когти и зубы. Наконец рев стал удаляться и затих вдали. Пещерные люди с облегчением перевели дух.

С тех пор злой дух больше не тревожил их. С каждой охоты вождь приносил старухе сердце и печень добытых животных, и она долго жевала их беззубыми челюстями, тряся седой головой.

 

ЗАМАНЧИВАЯ, ЖУТКАЯ ИГРА, ПОЛНАЯ СМЕХА И СЛЕЗ

 

Ранним утром светлокудрый голубоглазый юноша благородной наружно­сти, ведя в поводу уставшую белую лошадь, приблизился к пределам фессалийского города Гипата. Истосковавшись от одиночества во время пути по прекрас­ным холмам и долинам Средней Греции, он с интересом прислушивался к невероятному рассказу одного из своих новых попутчиков — торговца сыром.

— О, Фессалия единогласно прославлена как родина магического искус­ства,— соловьем разливался тот.— Немало магов и колдуний, подобных Медее, ты можешь здесь повстречать, мой Луций. Невдалеке от большого города Лариссы есть трактир старой кабатчицы Мерое, там-то я и попал в историю с моим старым приятелем Сократом. Да, ведьмы жестоко мстят своим недругам. А не плотному ли ужину, сдобренному неразбавленным вином, обязаны твои фантазии, почтенный Аристомен?

— Молчи, молчи! Ведьма она, колдунья; может небо спустить, землю подве­сить, ручьи затвердить, горы расплавить, покойников воскресить, богов низвести, звезды загасить, ад кромешный осветить! Неверного своего любовника она превратила в бобра, а конкурента - в лягушку; злословившую о ней беременную женщину обрекла на восьмилетнюю задержку, до сих пор та ходит не разродив­шись, словно собирается разрешиться от бремени слоном. Жителей же города, задумавших расправиться с ней за ее злодеяния, колдунья заперла в домах, да так, что никакими силами те не могли выбраться, пока не поклялись страшной клятвой, что откажутся от своих замыслов. Смотри, мой Луций, будь осторожен в этой стране чародейства и колдовства!

Не прошло и недели, как Луций смог убедиться в правоте своего спутника. Жена горожанина, у которого остановился наш герой, оказалась искушенной в магических ритуалах: отправляясь по ночам к любовнику, она превращалась в сову с помощью волшебной мази. Луций не мог удержаться, чтобы не прове­рить на себе силу этой мази, но зачерпнул не из той баночки и превратился в осла. И тут начались его удивительные приключения в ослиной шкуре, в которых было место и кровавым дракам, и сокровищам, и нещадным побоям, и пикантным любовным интрижкам.

О владычица Исида, древняя богиня! Только тебе, Матери Мира, обладатель­нице тайных сил, ведомо, как избавиться от колдовского заклятия! К тебе обратится несчастный Луций и принесет тебе священный обет верности, и ми­лость твоя вернет ему прежний облик. И возрадуются благоразумные и доб­ронравные, и посрамлены будут нечестивые!

 

ДАЙ СИЛЫ ОБЕССИЛЕННОМУ И ИЗБЕГИ КОСТРА!

 

Во Фландрии, в Дамме, когда май уже распускал лепестки на кустах боярыш­ника, в доме угольщика родился сын.

Повитуха завернула его в теплые пеленки и, осмотрев головку, показала на кожицу.

—    В сорочке родился, под счастливой звездой! — весело сказала она. Но тут же заохала, заметив на плече ребенка черное пятнышко -   Ай-ай-ай! -   запричи­тала она.— Эта черная отметина — след чертова когтя.

—  Стало быть, господин сатана нынче поднялся спозаранок, коли уже успел поставить на моем сыне метку,— молвил угольщик и принял из рук повитухи младенца.

На следующий день у дверей ратуши возглашали, что государыня, супруга императора Карла, на сносях, а потому все должны молиться, чтобы она благо­получно разрешилась от бремени.

К угольщику, вся дрожа, вбежала повитуха.

—  Что с тобой, соседка? — спросил он.

—  Ох! — простонала  повитуха  и  прерывающимся  от  волнения  голосом заговорила: — Нынче ночью привидения косили людей, точно косари траву... Девушек заживо в землю закапывали! На их трупах палач плясал... Камень девять месяцев кровоточил, а нынче распался, в эту самую ночь.

—  С нами крестная сила, с нами крестная сила! — запричитали все вокруг.— Недоброе сулят Фландрии этакие страсти!

—  Во сне ты все это видела или наяву? -   спросил угольщик.

—  Наяву,— отвечала повитуха.

Бледная как смерть, она продолжала, рыдая:

—  Два младенца народились: один — в Испании, инфант Филипп, а дру­гой — во Фландрии, сын  Клааса, ему потом дадут прозвище Уленшпигель. Филипп станет палачом, а из Уленшпигеля выйдет великий балагур и проказник, но сердце у него будет доброе, потому как он сын труженика, а Филипп — отродье Карла, губителя нашего отчего края. Король Филипп промчится по жизни, всем досаждая войнами, поборами и прочими злодеяниями. Вечно юный Уленшпигель никогда не умрет, по всему свету пройдет, ни в одном месте прочно не осев.  Кем он только ни будет:  и крестьянином,  и дворянином,  и  ваяте­лем, и живописцем, и солдатом, и шпионом. И странствовать ему по белу свету, славя  все  доброе  и  прекрасное,  а  над  глупостью  хохоча  до  упаду.   Добле­стный народ фламандский! Клаас — эго твое мужество; Сооткин, его жена — это твоя стойкая мать; Уленшпигель — недаром его назовут «ваше зеркало»  -твой дух; Неле, славная милая .девочка, спутница Уленшпигеля, бессмертная, как и он,—  это твое сердце, а толстопузый простак Ламме Гудзак — это твоя утроба.   Наверху —  душители   народа,   внизу -    жертвы;   наверху    -   разбой­ники-шершни, внизу — трудолюбивые пчелы, а в небе будут кровоточить язвы Христовы.

И, сказав все это, добрая ведунья Катлина уснула.

Прошли годы, и наступило время исполнения предсказания. Земля Фландрс­кая покраснела от крови и задрожала от топота обутых в железо сапог. Задыми­лись костры, сжигавшие несчастных мучеников; огонь, щипцы и дыба вытягивали признания в ереси, восстании против папы и короля, вредоносном колдовстве. Погибли Клаас и Сооткин, осужденные по навету, Катлина от пыток повредилась в уме, а доносчик пересчитывал денежки.

На кострах дымилась плоть новых жертв. Уленшпигель, вспоминая Клааса и Сооткин, втихомолку плакал.

Однажды вечером он пошел к Катлине посоветоваться, как лучше всего отомстить.

Она сидела у лампы и шила. Когда он вошел, она посмотрела поверх его головы и сказала:

—  Огонь! Пробейте дыру! Душа просится наружу! — А Неле заплакала. Уленшпигель сказал:

—  Пепел Клааса стучит в мое сердце, я хочу спасти землю Фландрскую. Я спрашивал творца неба и земли, но он ничего мне не ответил.

—  Творец не станет тебя слушать,— возразила Катлина.— Тебе надобно было сперва обратиться к духам стихий; у этих духов две природы — небесная и земная, и они, выслушав жалобы несчастных людей, передают их ангелам, а те уже несут их к престолу всевышнего.

—  Помоги мне осуществить свой замысел,— сказал Уленшпигель,— я запла­чу тебе своей кровью, если понадобится.

—  Помогу,— ответила Катлина,— если только девушка, которая тебя лю­бит, возьмет тебя с собой на шабаш весенних духов, на Пасху соков земли.

—  Я возьму его с собой,— молвила Неле.

Катлина налила в хрустальный бокал какой-то мутной жидкости и дала им выпить. Затем той же самой жидкостью натерла им виски, ноздри, ладони и запястья, дала проглотить по щепотке белого порошка и велела смотреть друг другу в глаза, чтобы души их слились.

Уленшпигель и Неле смотрели друг на друга и чувствовали, что их тела обретают легкость и их подхватывает неведомый вихрь. Они взлетели и силой волшебства унеслись в чудесный и страшный мир, где духи, феи и гномы кружились в нескончаемом танце под музыку природных превращений. Уленш­пигель держал Неле в объятиях, боясь потерять ее в этом безумном полете, а потом они опустились у подножия трона царя Весны. Царь милостиво говорил с ними и на просьбу о помощи ответил загадочно:

 

Средь войны и огня,

Средь убийства и смерти

Ищи Семерых.

В смерти, крови,

В разрухе, в слезах

Найди Семерых.

Уродливых, злых,

Отечества бич,

Сожги Семерых.

Жди, слушай, смотри;

Возлюби Семерых

И Пояс.

 

Так колдовским ритуалом и волшебным заветом началась бурная история борьбы Тиля Уленшпигеля за свободу Фландрии. И завершиться ей предстояло таким же образом; всякий раз, когда собственные силы человека иссякают, он ищет помощи в мире духов и демонов.

 

ОХОТА НА ЗЕЛЕНОГО ЛЬВА

 

...Поздно вечером по булыжной мостовой Кембриджа двигались две закутан­ные в плащи человеческие фигуры. Вот они завернули к зданию Тринити-Колледж, вот ступили на песчаную дорожку внутреннего двора...

Притаившийся в проеме стены студент мог бы без труда расслышать неосто­рожные слова воодушевившегося старика, обращенные к более молодому, мол­чаливому спутнику:

—  Ничто не отбрасывайте без тщательного изучения! Мыслите смелее, без­рассуднее, если хотите! —  убеждал он.— Мудрость часто таится в забытых трактатах философов-герметистов, и она может стать доступной, если подверг­нуть текст анализу в алхимическом горне. Поверьте, мой друг, одного Декарта для построения математической натуральной философии недостаточно.

Каблуки были пугающе звучны на каменных плитах первого этажа, они безжалостно дробили ночную тишину и вызывали неловкость у второго спутника, но старик продолжал, не понижая голоса:

—  Герметизм и математика — это две стороны одной монеты,— увлеченно жестикулируя, развивал он свою мысль,— более того, только герметизм в состоянии пролить свет разума на медицину и философию. Парацельс — Лютер медицины, Кеплер — Лютер астрономии! Я познакомлю вас с теми, кто не побоялся задуматься над загадочными идеями и рецептами Парацельса. Идите сюда, мой друг, это здесь.

Он постучал. Сказав открывшему им человеку несколько слов, он прошел, увлекая за собой своего спутника, через комнату, затем они миновали деревянную лестницу и спустились в сад.

—  Вот наша тайная лаборатория,— сказал старик, открывая небольшую дверь своим ключом.— Отныне, коллега, вы наш и можете свободно пользовать­ся всем, что здесь находится.

С загоревшимися глазами Исаак Ньютон шагнул в темноту, из которой лунный свет уже выхватывал реторты, весы, горны и другие орудия химичес­кого — или алхимического? — исследования. Сопровождавшим его стариком был кембриджский профессор Барроу.

...Современные исследователи-ньютоноведы разыскали несколько волосков Ньютона и подвергли их изощренному химическому анализу. Что бы вы думали? Он показал чрезмерное — десятикратное по отношению к норме — содержание золота. Значит ли это, что автору «Математических начал натуральной филосо­фии» удалось найти и философский камень?..

Творцы классической науки были кем угодно, но только не людьми научно ограниченными. Коперниканская картина мира впитала в себя пифагореизм Филолая (центральное положение главного светила), нлатонистское убеждение в «божественном совершенстве» небесных сфер и их кругового движения. Кеплер воспринял динамику магических сил и астрологическую символику вписанных друг в друга геометрических фигур. Мысленные эксперименты и аргументация Галилея проникнуты духом схоластики. Дань, которую отдал Ньютон увлечению алхимией, из этого же ряда явлений.

...Отбросив со лба прядь поседевших от ртути волос, Ньютон потер усталые глаза и вновь вчитался в текст Джона Рипли, который он давно знал наизусть:

«Чтобы приготовить эликсир мудрецов, или философский камень, возьми, сын мой, философской ртути и накаливай, пока она не превратится в зеленого льва. После этого прокаливай сильнее, и она превратится в красного льва. Дигерируй этого красного льва на песчаной бане с кислым виноградным спиртом, выпари жидкость, и ртуть превратится в камедеобразное вещество, которое можно резать ножом. Положи его в обмазанную глиной реторту и не спеша дистиллируй. Собери отдельно жидкости различной природы, которые появятся при этом. Ты получишь безвкусную флегму, спирт и красные капли. Киммерийс­кие тени покроют реторту своим темным покрывалом, и ты найдешь внутри нее истинного дракона, потому что он пожирает свой хвост. Возьми этого черного дракона, разотри на камне и прикоснись к нему раскаленным углем. Он загорится и, приняв вскоре великолепный лимонный цвет, вновь воспроизведет зеленого льва. Сделай так, чтобы он пожрал свой хвост, и снова- дистиллируй продукт. Наконец, мой сын, тщательно ректифицируй, и ты увидишь появление горючей воды и человеческой крови».

— А ведь Бойль уже получил философскую ртуть, смешав ртуть с порошко­образным золотом,— подумал Ньютон.— Недаром при их смешении происходит необъяснимое повышение температуры. Алхимия выявляет в природе силы, которые Декарт оставил без внимания. Это то самое, производное от Бога, немеханическое активное мировое начало, без которого тела Земли, планет, комет и Солнца начали бы охлаждаться, замерзать и превратились бы в безжизненные массы.

Ученый бережно закрыл фолиант и вышел в сад. Незакрытая дверь лаборато­рии манила его, но он знал, что если не ляжет вовремя спать, то утром ум будет лишен ясности, а глаза — остроты и внимания. Тайна материи манила его со всей сладостью единственного доступного кембриджскому затворнику греха, и ал­химия обещала подарить частицу божественной мощи.

Возникающая наука была далека от того, чтобы беречь свою стерильность, и не чуралась учиться у натуральной магии.

 

МАГИЯ, МЕРЦАЮЩАЯ В ТОЛЩЕ ИСТОРИИ

 

Перед нашими глазами прошли исторические образы магии, навеянные худо­жественной литературой. Жозеф Рони-старший, Апулей, Шарль де Костер, Вла­димир Карцев... Однако это лишь случайная выборка. Вся история литературы пронизана интересом к магии как фундаментальному элементу человеческой жизни. И каждая историческая эпоха давала собственные образы мага и его практики, соответствующие их реальной социальной роли, с одной стороны, и отношению к магии со стороны иных форм сознания — с другой.

Жизнь в первобытную эпоху — это жизнь на грани смерти. Человек как тупиковая ветвь биологической эволюции — иначе не объяснить его плохой природной приспособленности — столкнулся с грозными реалиями борьбы за существование и долгое время находился на грани вымирания. И если представить себе человека в свободном и открытом соревновании с другими животными периода раннего неолита, то его будущая великая история покажется немыслимой. На этой стадии развития спасение человека не могло быть обеспечено ни примитив­ными орудиями труда, ни первобытным коллективизмом; оба эти фактора сами нуждались в некоторой прочной основе для последующей эволюции, в некотором проекте, идеальном плане, перспективе. Но сценарий развития человека не был простым обобщением его наличного состояния, напротив, первым мыслительным шагом рождающегося человека стало сознание собственной ограниченности и без­граничного многообразия мира. Сознание, обязанное странному несоответствию между относительно несовершенным телом и гипертрофированным мозгом, телес­ность, показывающая себя в непреодолимости внешних объектов — расстояния, огня, камня, животного, разграничивали макрокосм Вселенной и, стремящийся к слиянию с ним, микрокосм человеческого Я. Первобытная магия выступила преодолением этой границы.

Научное изучение феномена магии началось с исследования первобытной магии именно потому, что для современного человека характерно неверие в ре­альность магии и недооценка своих первобытных предков. Магия как экзотика, а не как элемент всякого человеческого действия и мировосприятия,— вот что привлекло внимание прежде всего, когда социальная антропология открыла для всей образованной Европы многообразие иных культур: этого зверинца странных обычаев и менталитетов, паноптикума заблуждений и неэффективных, бессмыс­ленных ритуалов и обрядов.

У Дж. Фрэзера и Б. Малиновского — столпов британской социальной ант­ропологии — мы находим первые наброски, которые можно составить в некото­рую общую теорию магии.

Фрэзер: Психологическая основа магии — ассоциация идей, между которыми не существует реальной причинной связи; магия позволяет умному человеку доминировать над остальными, основывать королевские династии и новые госу­дарства, получать статус святых и богов после смерти; магия вырабатывает первые санкции, закрепляющие частную собственность и целостность, самосто­ятельность индивида. Таковы основные положения фрэзеровской концепции ма­гии, изложенные им в работах «Золотая ветвь», «Божественный король» и «Зада­ча Психеи».

Малиновский: Магия обеспечивает уверенность в ситуациях неопределенно­сти; магия создает церемониальную структуру торговли; магия часто организует коллективный труд; магия действует с помощью усиления социального давления на индивида; миф является схемой магического действия, которое нередко сво­дится к проговариванию мифа; магия представляет собой в основном языковый феномен и использует специальный высокопарно-сакральный язык, который от­личается от языка, применяемого в контексте трудовой деятельности и обще­ственных отношений; магия — предельный случай, демонстрирующий силу и ак­тивность языка, так как всякий язык имеет магическую функцию; магия укрепляет неравенство людей в примитивных обществах; магия подтверждается чудесами, порождаемыми мистической верой. Эти положения сформулированы в «Магии, науке и религии», «Основаниях веры и морали», «Коралловых садах и их магии» и других работах Б. Малиновского.

Уже из этих выводов Фрэзера и Малиновского следует, что магия, в сущ­ности, закладывала социальную структуру первобытного общества, организовы­вала важнейшие формы деятельности, являлась основой развития индивидуаль­ности и сферой приложения всех духовных и практических новаций. Не повторяя описания первобытного шаманизма и личности шамана, предложенных в пред­шествующих публикациях[1], хочу лишь отметить, что магия воплощала в себе фундаментальное и плодотворнейшее противоречие первобытной жизни. Так, она формировала новые социальные структуры, критикуя племенную повседневную реальность и мышление, и она также культивировала свободную индивидуаль­ность, сосредоточивая все формы творчества в «обожествленном еретике» — шамане. Именно магии оказалось под силу провести зарождающееся человечест­во по острию бритвы, убедить его в собственной сверхъестественной исключите­льности и внушить ему идею господства над природой в то время, когда вся реальная жизнь неопровержимо доказывала обратное. Найдя первое эффективное применение свободной игре воображения, магия описала и объяснила пугающе неохватный мир, упростила его, сделала более предсказуемым и возвела стро­ительные леса его переустройства. И пусть даже эти леса регулярно рушились, хороня под обломками наиболее отважных первопроходцев — что с того! Нашим предкам зато было кого хоронить с почестями, было о ком слагать легенды, было у кого учиться, было что восстанавливать и перестраивать, было что терять и что воскрешать

Б. Малиновский пишет, что магия дает человеку ряд готовых ритуальных актов и стандартных верований, оформленных в определенную практическую и ментальную технику Тем самым как бы воздвигается мост через те пропасти, которые возникают перед человеком на пути к его важнейшим целям, преодолевается опасный кризис. Функция магии заключается, по Малиновскому, в ритуализации человеческого оптимизма, в поддержании веры в победу надежды над отчаянием. Малиновский, Эванс-Причард и ав­стралийский этнограф А. Элышн, работы которых представлены в данной книге, исследуют магию в основном социологическими средствами и пред­лагают ее объяснения как феномена, удовлетворяющего некоторую потребность (единства племени, успешности деятельности и т. п.). Однако для харак­теристики магии важно описать и соответствующий ей тип ментальное™. Поэтому этнографическое исследование смыкается здесь с психологией и ли­нгвистикой.

Определенные психологические объяснения магии предприняты были уже эволюционистской этнографией, функционализм пошел по другому пути, и только структурализм, взяв на вооружение фрейдистские и не­офрейдистские концепции, продолжил психологический анализ оккультного опыта.

В центр внимания психологов попала личность первобытного шамана и хара­ктер его отношений с племенем. Наиболее яркий пример и модель психомагичес­кого действия — это способность мага наслать порчу на человека, в результате которой тот умирает. Для объяснения этого феномена следует, видимо, выстро­ить цепочку между психическими способностями шамана, известным магическим культом и далее — психикой и физиологией околдованного человека. Французс­кий этнограф и философ К. Леви-Строс предлагает следующий вариант такой связи.

Психика шамана, по Леви-Стросу, паталогична, т. е. существенно отличается от психики рядового члена племени. Она характеризуется «океаническим чув­ством» (3. Фрейд) причастности природе, способностью мысленного перевоп­лощения в животных и растения, в природные силы. Шаман-— обладатель «расширенного сознания»: в его духовном мире с образами людей и природных объектов легко уживаются фантастические представления, изобретаемые им са­мим, не укладывающиеся даже в традиционный племенной миф. В самом себе шаман обнаруживает раздвоенность, подобную шизофренической, убеждающую его в том, что он способен существовать одновременно в разных обличьях, находиться в разных местах, путешествовать во времени, перемещаться из мира людей в мир духов и пр. Богатый внутренний мир шамана, частью данный ему в силу его психологических особенностей, а частью — в результате его специфи­ческой практики, позволяет ему находить объяснения непонятных явлений и пре­тендовать на обладание особыми, сверхчеловеческими силами Магический об­ряд, выполняемый шаманом, объединяет в себе фантастическую картину мира и способы действия в этом мире, переведенные на язык, хотя бы частично понятный племени. Это превращение в сказку действительности, которая сама по себе остаться неизвестной, объединяет психосоматическое состояние шамана с «коллективным бессознательным» племени и психикой человека, на которого направлен обряд. Этому соответствует вера шамана в эффективность использу­емых приемов, вера и психологическая потребность общества и, наконец, вера в магию самого объекта колдовских действий.

Шаман, по Леви-Стросу, - типичный «профессиональный отреагирующий» в том смысле, что он в ходе обряда всякий раз воспроизводит психосоматическое самочувствие, пережитое им в период становления шаманских способностей. Обряд — это повторение «призыва», т. е. первого озарения, потрясения, припад­ка, который открывает человеку его магическое призвание. Шаман делает свой невроз — органического или приобретенного свойства — своей профессией, и поскольку первобытные люди постоянно погружены в ситуации стресса, то они живо сопереживают шаману. Жизнь на грани смерти требует регулярного очищения от страха, и шаман осуществляет эту процедуру как опытный психоаналитик.

Шаман предлагает язык, полный символов и способный описать самую непонятную ситуацию, включая ее тем самым в мир привычного опыта. Леви-Строс апеллирует здесь к гипотезе об изоморфизме языковых и психофизи­ологических структур и способности языкового символизма индуцировать соот­ветствующие воздействия через психику на организм человека. Главная нагрузка в этом психологическом объяснении магии падает на «эффективность символов», хотя, как мы понимаем, именно ее и надо обосновать.

Говоря о психологических интерпретациях оккультного опыта, мы пока воздержимся от обсуждения вопроса об экстрасенсорных способностях шамана, хотя и подчеркиваем особенности его «ненормальной», «расширенной» психики.

Этнографическое и психологическое объяснение первобытной магии сфор­мулировало парадигму ее восприятия применительно и к другим историческим контекстам. И все же историческая специфика разных форм магии — отдельный и сложный вопрос.

Бели для неолитического человека магия едва ли не единственное средство выжить на грани смерти, то для человека античности она постепенно становится в ряд других, часто не менее эффективных и убедительных форм деятельности. Сфера магии резко локализируется; определенный круг людей вообще перестает участвовать в магических обрядах, для других магия смыкается с развлечением, ряд важных умилостивительных функций магии начинает выполнять религия. С другой стороны, в самой магии происходит расслоение между элементами, включаемыми в официальные обряды (разные формы предсказаний и гаданий), и теми, которые отныне культивируются лишь тайно (черная магия). Это рас­слоение, начавшееся еще в первобытном обществе, теперь окончательно оформ­ляется в официальный религиозный культ, направленный на публичное умилости­вление богов, и магическую сакральную мистерию, задействующую злые сверх­природные силы.

Одновременно с отмежеванием магии от религии происходит десакрализация искусства, обмирщение права, науки, морали. Конечно, в античности мы об­наруживаем только самое начало этого процесса. Гомеровский человек не только преклоняется перед богами, но порой и заставляет их предпринимать выгодные ему действия; математика еще тесно связана с астрологией и, практикой гадания, а науки о природе — с поисками чудесных субстанций. Религия и миф продолжают занимать в сознании античного человека центральное место, но постепенно вытесняются — вместе с магией — в сферу идеологии, за пределы практической деятельности. Люди, овладевшие искусством создавать прибавочный продукт, могут себе позволить не принимать магию всерьез. Теперь уже магия — это обряд и ритуал, понятый как обряд и ритуал, не более того. Магия — это превращение действительности в сказку, и люди подозревают, что это всего лишь сказка, т, е. что-то не слишком реальное, редкое, сказание, а не сама жизнь. Жизнь богаче магии: в ней есть деньги, любовь, власть, на долю же магии остается пикантное приключение, игра для ума и тела, без которых, в принципе, можно и обойтись.

Важный момент античного понимания магии — ее демократичность. Гностик-герметист апеллирует к магии, строя картину взаимодействия Бога и мира, реализации в природе божественного начала. Пифагореец, потрясенный гармони­ей небесных сфер и музыкального ряда, обратится к магии чисел. Но юноша, домогающийся своей неуступчивой подружки, просто добавит ей в вино колдовс­кого напитка, не задумываясь над механизмом его действия. И любопытный бездельник, возжелавший поглазеть на шабаш ведьм, проглотит галлюциноген­ное снадобье и отправится в умопомрачительное странствие. Каждый найдет в магии то, чего ищет, нарушит древние табу и не узнает об этом, невзначай проникнет в тайное тайных — и посмеется. Свобода обращения с культурными ресурсами магии, характеризующая античность, обязана погружению магичес­кого мировоззрения и практики в иные типы практик и мировоззрений.

Средневековье — эпоха, когда магия проходит все возможные трансмутации на пути от господства к оппозиции, от центра к периферии. От Мерлина к Уленш­пигелю - такова эволюция магии в период от шестого и до пятнадцатого веков.

Образ Мерлина — мага, приведшего к власти легендарного короля Артура, родоначальника всего европейского рыцарства и, следовательно, всей рыцарской культуры,— типичен для раннего средневековья. Он — знаток тайны человечес­ких недугов и резервов (телесных и духовных), но он же и хранитель политической власти, которую вместе с тем сам взять неправомочен (меч-кладенец). Насквозь язычник, он — духовный пастырь христианского монарха; не занимая никаких официальных постов, Мерлин тем не менее вершит судьбы королевских домов.

Вторую сторону образа магии в раннее средневековье высвечивает легенда о пагубной страсти валлийца Дростана и ирландки Эссилт, окрещенных куртуаз­ной литературой XII в. Тристаном и Изольдой. Древняя легенда описывает некоторую космическую мистерию, в которой под видом любовников действуют два мифологических начала — мужское и женское, истолковываемые в архаичес­ких образах матриархата (первое — сопротивляющееся, колеблющееся, ведомое, второе — властное, уверенное, ведущее). Магическая традиция образует контекст их конфликта: женщина, владея «темным знанием», колдовством, подчиняет себе мужчину силой заклятия, обрекает его и себя на любовь — роковую, трагическую, поскольку она не сообразуется с иными человеческими установлениями. Любовь для древних кельтов — магические оковы, судьба, заклятие, уклониться от которой постыдно (Н. Малиновская). В свете этой древней традиции меркнут вассальные обязанности Тристана перед королем Марком и кровные запреты Изольды, брата которой убивает Тристан,— их заслоняет магическая сила любви, которая, впрочем, не мешает смерти погруженных в нее созданий. Недавно христианизированный германец, отброшенный в племенные политические струк­туры и натуральное хозяйство крахом Римской империи, мыслил себя как пороч­ное, обреченное на грех и страдание, осаждаемое силами зла и соблазнами существо, гонимое и бегущее от мира. Внося свой вклад в этот образ человека, магия вместе с тем добавляла отчаявшемуся христианину если не надежды, то силы и гордости достойно нести свой крест и искупать страх смерти безумством великого чувства.

Ииституциализация христианства и слияние его с политической властью в период позднего средневековья вели к идейному кризису религии в Европе, частично задержанному (лишь для образованной прослойки знати и духовенства) Аквинатом. В душных подвалах оживились алхимики, расцвели каббалистические учения, астрологи заняли пустующий трон Дельфийского оракула. Но это все были игры образованного сословия, пусть даже частично и связанные с будущей экспериментальной наукой. В народе пышным цветом поднялись ростки недово­льства не только церковной десятиной, но и оторванностью религии от духовных потребностей простого человека, от его стремления изменить что-то уже в этой, а не в загробной жизни. Возрастающая надежда на собственные силы в условиях невозможности их применить, желание избавиться от посредника между челове­ком и богом, когда лишь к богу можно обратиться за помощью, поиски идейной альтернативы догматической церковной идеологии — вот что объединяло кре­стьянские бунты, религиозную Реформацию и мистико-магическую ересь в социа­льном пространстве позднего средневековья.

Повитухой, способствовавшей появлению на свет борца за народное освобо­ждение Тиля Уленшпигеля, оказалась знахарка и колдунья. Магия стала кипучим ферментом" восстания «простецов» против папы и короля. В то время как муж­чины-крестьяне брались за топоры и косы, женщины-крестьянки колдовали, и все вместе они вносили вклад в дело социального протеста. Из рук Мерлина магичес­кие силы перешли в руки придурковатой Катлины; магия удалялась на перифе­рию общественного развития, чтобы указать его грядущее направление.

Томмазо Кампанелла в книге «О способности вещей к ощущению и о магии» писал: «Все, что совершается учеными в подражание природе или в помощь ей тайным искусством, кажется магическим действием не только несведущей черни, но и всем людям вообще, так что не только вышеозначенные науки, но и все прочие прибегают к магии. Магией было то, что Архит сделал голубя, который летал, как настоящий, и то, что во времена Фердинанда, императора Германии, некий немец сделал искусственного орла и муху, которые летали сами по себе; ибо пока искусство не становится понятным, его всегда называют магией; только потом — просто наукой».

Э. Гарэн, цитируя этот отрывок, квалифицировал программу Кампанеллы как «сведение магии к науке». На рубеже средневековья и Нового времени происходит фундаментальное изменение мировоззрения, затрагивающее отноше­ние к магии: «вся богатая гамма мотивов, которые были изгнаны, осуждены, спрятаны как нечестивые и дьявольские, выходит на первый план, раскрывает свою плодотворность и очищается, не теряя при этом своего первоначального значения»[2]. Магия выходит из подполья культуры и становится общей темой философии и науки. Марсилио Фичино, Пико делла Мирандола находят в от­кровениях Гермеса Трисмегиста гуманистические мотивы. Джордано Бруно назы­вает мага мудрецом, умеющим не только мыслить, но и действовать. Он вообще делает акцент на важности магической деятельности, пронизывающей весь миро­порядок, возносящей на небо, гармонизирующей противоположности. Маг, творя чудеса и очаровывая людей, строит из несовершенного материала Царство Божие на Земле. Кардано, Агриппа и Парацельс — ученые, мистики, монахи, чудотворцы — стояли у колыбели научной революции Нового времени. Магия занимает важное место в классификации наук Фрэнсиса Бэкона, который представляет себе науку не по-аристотелевски, не как созерцание, а как активное действие, овладевающее природой по ее собственным законам. Переход от коперниковской небесной кинематики к динамике Кеплер совершал, будучи убежден, что небесные сферы вращаются духами. Холодный и аналитический ум Картезия смолоду искал у Агриппы тайну «великого искусства» и надеялся постичь «чудесное основание» всего знания в трудах Раймунда Луллия. И именно в кабалистических таинствах роется великий Лейбниц, штудируя оккультистов от Луллия до Бруно, предпринимая поиски универсального логического ключа ко всем мировым загадкам.                                                                 

Наука о природе, возникая как синтез многообразных интеллектуальных и культурных традиций, «так и не стряхнула с себя отпечаток своего возникнове­ния в процессе исторического переворота позднего Ренессанса. Она оставалась прежде всего антирационалистическим движением, основанным на наивной ве­ре»[3]. Отказ от прозрачной умозрительности античной философии и логического пуризма средневековой схоластики был весьма непрост, бэконовское «разделение природы» никогда не давало столь очевидных истин. Быть может, именно поэтому натурализм итальянских гуманистов и все науки эмпирико-описательного типа (биология, геология, география) не смогли занять лидирующей позиции по отношению к механико-математическому знанию - астрономии и механике, так и не расставшимися с Платоном и Аристотелем, Евклидом и Архимедом. Натуральная магия, т. е. учение о тайных силах, присущих самой природе, а также практика их использования, была близка именно натуралистической науке. Адепты магии поэтому критически оценивали зарождающееся математи­ческое естествознание («механистическую философию природы»). Острие их кри­тики было направлено против картезианского рационализма: «скрытые качества» (эфир, флогистон, теплород и пр.) нельзя исследовать с помощью одного лишь разума. Предвосхищая критику науки Дж. Беркли и Д. Юмом, они подчеркивали необходимость подлинно экспериментального «вопрошания природы». Влияние этой критики на физику и химию трудно переоценить, но даже математика и механика постепенно уходили от греческих идеалов строгости и связывали себя практическими задачами. Таким образом, на заре экспериментального познания наука, еще «увязая в теологии» (Ф. Энгельс) и стремясь выйти из-под ее влияния, была вынуждена учиться идеологии и методологии опытного исследования у еретичной и маргинальной своей соседки — магии.

 

СЕМЬ ПРОВИНЦИЙ

 

Прервем наш исторический экскурс эволюции магии в тог момент, когда практические и интеллектуальные потребности человечества породили вновь, повторяя античность, демократическое отношение к разным формам знания, что и вывело магию из подвалов и чердаков на всеобщее легальное обозрение. По-видимому, как раз к XVIII в. и сформировались основные ипостаси магичес­кой мысли и деятельности, основные социальные формы их существования. Какой может быть их самая приблизительная типология?

Язык — великое зеркало человеческого мира. Даже без апелляций к Хайдеггеру и Витгенштейну философы, пытаясь уяснить себе некоторый «культурный факт», заглядывают в это зеркало. Магия предстает в нем одной из универсаль­ных категорий типа пространства или времени: во многих языках она обозначает­ся словом, производным от «мана» — вид некоторой мошной социальной силы. Феномены, которые хотя бы частью своего смысла пересекаются с магией, могут быть без труда идентифицированы. Это религия, ритуалы и обряды, оккультизм. паранормальные явления, сектантство, колдовство и медицина. Однако помимо этих социальных институтов с магией обычно связывают и ряд метафор, характеризующих человеческое поведение и общение. Психиатры называют невротические симптомы «магическими» операторами. Философы находят «магические» свойства во всяком культурном символизме. Писатели и поэты используют «магию» слова. Влюбленные охвачены «магической» властью своего чувства. Это — магия в некотором широком значении слова, которое нельзя не учитывать при философском анализе. Однако главной задачей последнего является интерпретация магии в узком смысле, магии, воплощенной в реальных социальных институтах.

 

МЕДИЦИНСКАЯ МАГИЯ

 

1992 г. объявлен ЮНЕСКО годом нестандартных способов лечения Нас ожидает новая волна телешаманов, которые категорически отрицают свою связь с магическими приемами и силами, а орден колдунов России к тому времени, по-видимому, уже будет представлен в Верховном Совете, поскольку все их колдовство, в сущности, сводится к народной медицине. Впрочем, нам и здесь не угнаться за развитыми странами: по некоторым данным, в США в 1968-м насчитывалось 10 тысяч астрологов и 150 тысяч врачевателей, частично использующих астрологию; во Франции в 1973 г. пользовали 6 тысяч факиров и предсказателей. Сегодня колдуны и знахари, как правило, именуют себя иначе, чем в доисторические времена, и связываются со множеством самых различных интеллектуальных течений. Предсказатели, ясновидящие, астрологи поступают в ученики к Юнгу, Сулливану и другим неофрейдистам, Рейху, представителям гештальтпсихологии и трансакционизма; они разрабатывают технику хатхи, кармы и йоги, занимаются заклинанием змей, врачеванием верой, магнетизмом, спиритуализмом и гипнозом, ста­новятся гуру и вуду, изгоняют дьявола параллельно с акупунктурой, траволечением и контролем биоритмов, используют идеи и техники дзен, суфизма и тантризма.

Синкретическое смешение магических идеологий и практик в современной культуре обязано новому уровню коммуникации и иным социальным факторам. Однако схема магического лечения, его «идеальный тип» остался таким же, как в племени азанде — как его описал Эванс-Причард в знаменитой работе «Кол­довство, оракулы и магия у азанде». В стране азанде всякий, кто чувствует себя больным, первым делом обращается к гадателю низшего разряда и полученный диагноз проверяет у более квалифицированного специалиста — ясновидящего. Причиной его заболевания могут быть объявлены враждебный знахарь, дух, злой демон, нарушение табу или какая-либо естественная причина. Диагноз требует соответствующего лечения у узкого специалиста, к которому и направляется больной. Характерно, однако, что в рамках каждого племени принято объяснять заболевание лишь одной из всех возможных причин. Так, для азанде это колдовство. Здесь следует пояснить, что колдовство и магия (в смысле азанде) — вещи разные. Говоря о магии вообще, мы выделяем, так сказать, интерсубъектив­ные ее компоненты — предсказателей, шаманов, колдунов, заклинания, снадобья и другие аксессуары, а также и такие, которые имеют воображаемый характер,— духи, демоны, магические силы. Механизм колдовства относится ко второму ряду явлений. Колдун убивает ментально: его дух, отделяясь от тела, наведывается к человеку во время сна и высасывает его внутренности. Знахарь может использо­вать магические средства первого разряда для защиты от колдовства (белая магия) или для нанесения вреда (черная магия), но в любом случае это будет использование предметов или слов, а не непосредственная эксплуатация мифоло­гических персонажей и веры в них.

Итак, если для азанде причина болезни чаще всего кроется в колдовстве, то добу и пейют придают большее значение знахарству, а маори — нарушению табу, в то время как динка и нуэры в качестве основных патогенов рассматривают демонов. Даже если магически-медицинский комплекс в некоторых племенах не играет такой роли, как у азанде (для них он задает основную космологию и даже поглощает представления о богах), то он все равно присутствует в мировоззрении в виде необходимого элемента (у нуэров, например, часть медицинских функций выполняет религиозный культ).

Когда заходит речь о возможном влиянии медицинской магии на совре­менного человека, то обычно сталкиваются две точки зрения. Первая исходит из психологии больного, который рассматривается как невротик или сугге­стивный тип. Вторая утверждает приоритет магико-медицинского контекста, способного влиять на любого индивида. Очевидно, что поставленная в такой форме дилемма не только не разрешима, но и неправильно сформулирована. Фактор внутреннего психологического давления, так же как и фактор внешнего социального давления, каждый в отдельности, достаточен для эффекта ме­дицинской магии, но вместе с тем не необходим. Оба подхода игнорируют третий важнейший фактор — роль индивидуального экзистенциального выбора. Поскольку этот вопрос носит общий характер, мы к нему еще вернемся более подробно в последнем разделе статьи. А пока перейдем к описанию второй ипостаси магии, второй «магической провинции».

 

ЧЕРНАЯ МАГИЯ

 

Хотя Эванс-Причард проводит четкое различие между колдовством и знахар­ством (магией), в рамках магической культуры неолита или средневековья такая дихотомия выглядела бы искусственно. Колдун или ведьма всегда практикуют черную магию, но обратное суждение было бы неверным, так как и знахари способны причинять зло. Различение по методу (непосредственное, колдовское воздействие и опосредованное, магическое) здесь не проходит так же, как и раз­личение по цели (благой или злой). Поэтому колдовство нельзя однозначно отождествлять с черной магией (такова же, кстати, и позиция Ордена колдунов России). Чтобы уяснить себе характер черной магии, следовало бы пройти долгий путь от мягко-агрессивной любовной магии до тривиальной злой и защитной магии, добраться до самых темных уголков колдовства и демонологии.

Черная магия — это не только средство причинения зла; едва ли не в большей степени это способ устрашения. Бояться же свойственно всего загадочного, необъяснимого, и в этом отношении черная магия смыкается с колдовством.

Эванс-Причард называл колдовство «преступлением, которое невозможно», а ма­гию (знахарство злой направленности) — «преступлением, которое маловероят­но». Невозможно понять и объяснить (даже для первобытного дикаря), каким образом колдун посылает своего двойника причинить кому-либо зло. Это нахо­дится за пределами наблюдаемости и не подтверждается ничем, кроме мифа. Знахарство, напротив, использует доступные для критического анализа действия и предметы, ритуал можно наблюдать и прервать, обезопасить себя симметрич­ным образом и т. п. Действия же колдуна ненаблюдаемы, в них нельзя вмешать­ся, они нелокализуемы в пространстве и времени. В «Молоте ведьм» — извест­нейшем демонологическом трактате позднего средневековья — особое внимание уделяется тому, как отличить ведьму от ведуньи, знахарки: действия последней неподсудны инквизиции, поскольку доступны социальному контролю.

По-видимому, черная магия характеризуется тайным использованием знахарс­кого арсенала (ядов, необычного оружия, заклинаний). Ее второй неотъемлемой чертой является социальная оппозиционность, претензия на альтернативную власть.

Любопытны в контексте анализа черной магии документы комиссии амери­канского сената по расследованию деятельности ЦРУ. Как утверждается, агенты секретной службы пытались подсыпать специальные химикалии в обувь Фиделя Кастро в расчете на то, что у него выпадет борода и тем самым его харизма, или мана, как основа его политической власти будет сведена на нет. А по­скольку считается, что обвинение в колдовстве есть в свою очередь магиче­ский акт, то комиссия сената, выходит, обладала высокой магической квалифи­кацией.

Закончить обсуждение вопроса о черной магии хочется двумя другими приме­рами. Энн Парсонс, американский социолог, опубликовала исследование смерти женщины под воздействием колдовства. Будучи убеждена, что ее сглазили, та обратилась к предсказателю, который подтвердил ее диагноз. Женщина покон­чила с собой, не будучи в силах бороться с колдовскими чарами, хотя пред­сказатель снабдил ее соответствующим снадобьем. Это была американка итальянского происхождения, и дело происходило в Бостоне в шестидесятые годы.

Другой пример приводится австралийским этнографом А. Элькиным. Двое мужчин племени бороро нарушили брачное правило и были осуждены на смерть. Колдовской обряд «отпевания» исполнялся долго и впечатляюще. Вскоре один из аборигенов умер, а другой не придавал значения ни приговору, ни колдовству и жил как ни в чем не бывало. Это был выдающийся воин, сильный и смелый, имевший также много друзей.

Эти примеры служат хорошей иллюстрацией способности человека, в зависи­мости от личных качеств, самому определять свою судьбу, даже если этому не способствует «магический контекст». (Заметим в скобках, что первобытная жизнь, будучи насквозь онтологичной, не позволяла, по-видимому, проводить различие между черной и белой магией в нашем, вышеприведенном смысле. Локальные и нерефлексивные контексты магии вообще настолько культурно-относительны, что с трудом поддаются классификации.)

 

ЦЕРЕМОНИАЛЬНАЯ МАГИЯ

 

Этот вид магии есть не более чем общее название для коллективных магичес­ких ритуалов, имеющих ценность для всех членов общества и совершаемых открыто, публично. Такова производственная магия, метеорологическая магия, военная магия, праздничная магия. В отличие от других магических ритуалов, в церемониальной магии не выдерживается схема «клиент — профессионал», хотя в рамках коллективной процедуры шаманы и знахари играют руководящую роль. Пренебрежительная оценка церемониальной магии О'Кифом, по-видимому, не­сколько односторонняя: ее нацеленность на непосвященных и отсутствие эзотери­ческой утонченности никак не свидетельствуют о ее поверхностном характере. Нам уже случалось обращать внимание на сложность и продуманность коллек­тивных магических культов, например танцев дождя. Представляется, что, будучи в «концептуальном» отношении более простыми, такие ритуалы обладают боль­шой социально-психологической силой и тонкостью. Более того, коллективный магический церемониал образует и внушает индивиду тот самый магический контекст, который служит необходимой основой индивидуальной магии. Это становится очевидным, если вспомнить подчеркиваемую К. Леви-Стросом роль группы в индивидуальном лечении больного. Больной, как мы помним, выполня­ет роль средства в контакте шамана с группой, и шаману (как и группе) в конце концов даже не очень важно, будет ли вылечен этот конкретный индивид. Главное — это воздействие на группу, ритуальное моделирование глобальной коллективной космологии, создание стабильного психологического микроклима­та. В этом смысле всякая индивидуальная форма магического ритуала в принципе редуцируема к церемониальной магии.

 

РЕЛИГИОЗНАЯ МАГИЯ

 

Религиозный культ обычно включает в себя ряд магических ритуалов, часть которых вытекает из содержания данной религии, а другие рассматриваются в качестве противодействия враждебным магическим представлениям. Примером последних является экзорцизм, или изгнание злого духа (дьявола),— ритуал, широко распространенный в католической церкви. Это своеобразная религиозно-медицинская магия, направленная на борьбу с черной магией. Другим примером может служить теургия, т. е. использование магических средств для поклонения или слияния с богом. Теургия значима в особенности для египетских и индуистс­ких религиозных культов. Однако это далеко не все. Такие стандартные для христианства ритуалы, как крещение, причащение, молитва, покаяние, а также множество праздничных и гастрономических обрядов несут на себе явные призна­ки магии. Иисус Христос — образ великого мага, владеющего арсеналом лечеб­ной магии, техникой экзорцизма, левитацией и пр. Во многих религиях точное соблюдение погребального ритуала — своеобразная магия, гарантирующая воск­решение для вечной загробной жизни не только самого покойного, но и его жен, слуг, домашнего скота и другой живности. Религиозный культ египетской богини Исиды возникал из традиции женской магии и в дальнейшем служил основой разнообразных магических верований. Каббалистическая магия органи­чески включалась в религиозную систему иудаизма. Для индуистской религии особое значение имеет магическая сила, производная от «тапас» — аскетической практики умерщвления плоти. В буддизме важное место занимают описания чудотворных способностей не только богов, но и людей, достигших высшего предела своего личного развития — архатов и пратьекабудд. Их силы являются или психическими (телепатия, ясновидение), или физическими (левитация, билокация, телекинез).

По-видимому, было бы неверно представлять себе религиозную магию как «пережиток» архаических языческих культов. Религия постоянно воспроизводит магию и тем больше, чем больше ориентирует человека на самостоятельную активную деятельность. Идеология религиозной Реформации и сатанинская ма­гия в эпоху позднего средневековья боролись против одного и того же врага, призывая к свободному выбору судьбы, к ее рукотворному созиданию. Даже когда Мартин Лютер обрушивается на сатанинское и мирское — средоточие греха и свободной воли (хотя, между прочим, свободная воля есть «лучшее в человеке»), он в первую очередь относит эти упреки к рационализму и скеп­тицизму. К магии же протестантизм, подчеркивающий таинство личного (эк­статически-магического?) слияния с божеством, относился как к недавней союз­нице, нужда в которой уже отпала. Так нарождающаяся буржуазия относилась к своему временному союзнику в буржуазной революции — крестьянству, убоясь его силы и изменив ему. И именно английский преуспевающий обыватель, прогоняя от ворот своего дома обезземеленных, нищенствующих крестьян, му­чился от неспособности разрешить противоречие между христианским обетом помогать обездоленным и требованием каждому в поте лица добывать хлеб насущный. Снятию чувства вины в этой ситуации служило обвинение в колдовст­ве, которое предъявлялось навязчивым нищенкам, якобы виновным в неурожае, падеже скота, эпидемии и т. п.

Современные нетрадиционные формы религиозности (неортодоксальные сек­ты, прежде всего) демонстрируют тесную связь религиозного и магического мировоззрений.

 

ОККУЛЬТНЫЕ НАУКИ

 

Под оккультными науками обычно понимаются астрология и другие формы мантических учений (гадание по руке, внутренностям и костям животных, по картам), алхимия, каббалистика и разные типы магии чисел, теософия и, наконец, собственно магия, поскольку она достигает рационализированной формы. Ча­стью они укладываются в схему поиска откровения, частью — в схему поиска путей творения. Так, примером первой схемы может служить астрология, задача которой в магической мобилизации всего окружающего Космоса, дабы обес­печить предпосылки для успешного действия в нем. Диагноз — медицинская магия это отчетливо демонстрирует — есть мощная процедура, способная повли­ять на результат деятельности. Это первый шаг на пути вписывания человека в мир магии и космологическое обоснование действенности магических способ­ностей, производных от сверхчеловеческих природных сил. В астрологии парадок­сальным образом соединяется миф и мистическая практика, с одной стороны, с математикой и астрономией, космобиологией и астропсихологией — с другой. Астролог утверждает, что судьба человека зависит от положения звезд и планет, но сама зависимость понимается не в физическом, а в математико-коррелятивном смысле; небо выступает вечной и много раз читанной книгой жизни, биографичес­кой картон, часами судьбы. И у серьезного астролога есть немало оснований для подобных претензий.

Так, египетские жрецы, наблюдая ночное небо и фиксируя основные события жизни фараонов, естественным образом пришли к сопоставлению этих двух рядов явлений. Известно, что династии египетских фараонов строились как чистые генетические линии — браки между родственниками, даже братом и сест­рой, были обычным делом. В таком случае можно говорить о закономерностях небесного влияния на достаточно стабильную психофизиологическую структуру. Если представитель чистой генетической линии двести лет тому назад повел себя некоторым образом, когда звезды предвещали успех, и действительно добился успеха, то у его далекого потомка есть основания в аналогичных условиях поступить гак же.

Набор эмпирических данных и математических способов вычисления арха­ической и античной астрологии был скорректирован в средние века опять-таки благодаря наличию относительно чистых генетических линий, реализующихся в королевских домах Европы и вообще в аристократических династией. Все это позволяло рассматривать астрологию как оккультную науку об индивидуальной человеческой судьбе. Ясно, что имеются в виду только тс судьбы, которые в то время обладали высокой социальной значимостью,— судьбы королей, герцогов, графов, баронов, но не судьбы простых людей, генетически чистые линии которых не фиксировались придворными астрологами, с одной стороны, и геральдической наукой — с другой. Однако буржуазные революции нарушили основы астрологи­ческой гармонии. Все смешалось. Астрологи были лишены возможности апел­лировать к родословной человека, поскольку единственно достоверная инфор­мация, хранившаяся в церковных книгах, исчерпывалась датой рождения, годами женитьбы и рождения детей и смерти. Становящееся равноправие людей лишало их права быть астрологическими субъектами. Изменился и статус астрологии. Она стала оккультной наукой исключительно о массовых событиях, единственной основой которой является статистика. Предсказывать индивидуальную судьбу астрологу стало не под силу. Сходство картины неба в момент рождения разных людей перестало свидетельствовать об общности их судьбы, поскольку невоз­можно установить тождество их психофизиологических структур. А разные люди даже в одинаковых обстоятельствах пойдут каждый по своему собственному жизненному пути.

В современной астрологии поэтому особенно силен психологический компонент, а не космобиологические догадки, математическая техника или точность астрономических наблюдений. Гороскоп, составленный на основе древней астрологической традиции, в настоящее время не может быть оценен как объективное предсказание. Это прогноз, учитывающий «взаимодействие объекта с прибором», как сказал бы физик, т. е. внутренне связанный с нашей собственной реакцией на него. Данный психологический компонент, само собой, имел место и в прежнее время, но тогда он представлял комплекс объективных (учет фиксированной психофизиологической структуры) и субъективных (реакция на сам гороскоп) факторов. И хотя статистическая вероятность склонности к профессии в зависимости от рождения под знаком определенной планеты превышает 0,5 и, следовательно, не является случайной, этот факт трудно объяснить с помощью гипотезы о том, что человек, рожденный в определенный момент положения звезд и планет, наделяется соответствующими психофизи­ологическими характеристиками. Объяснить механизм подобной гипотетической причинной связи пока можно лишь с помощью большого числа дополни гельных гипотез о «запечатлении на нахальной карте», «натальном стрессе», «космобиологической гармонии» и т. п. Критическая оценка астрологического предсказа­ния на основе здравого смысла такой должна быть позиция современного человека, не желающего попасть в плен к своим собственным подсознательным иллюзиям и тревогам.

Классической иллюстрацией второго типа оккультных наук, укладывающих­ся в схему творения, служит алхимия как форма натуральной магии. Она объеди­няет в себе индивидуальное подвижничество алхимика и познание законов транс­мутации металлов (овладение тайной развития природы в целом) Рассудок алхимика, воспитанный мистической верой в чудеса, зафиксированные в религи­озных мифологиях, без большого сопротивления воспринимал идею «роста» и «созревания» металлов (веществ) в «лоне Земли» и возможность их качествен­ного перехода друг в друга. В сознании алхимика отражались мифологические и ритуальные представления о связи ремесленника (кузнеца, рудокопа) с продук­тами его труда, понимаемыми как часть его образа жизни. Об этом говорят алхимические представления о «свадьбе металлов», «росте руды», «мужском» и «женском» началах (сере и ртути). Кропотливый труд алхимика был нацелен на то, чтобы создать условия для трансмутаций, в которых бы реализовывались возможности «живого» развития «одушевленных» веществ. Однако алхимик не только рассчитывает на то, что магические действия, объединенные с процедура­ми фильтрации, прокаливания, перегонки и сублимации, помогут получить чудес­ные субстанции. Для него алхимическая практика была своеобразным аналогом жизненного пути средневекового человека на пути от грехопадения к очищению и спасению души. Идеал алхимика вменял в обязанность не только овладение искусством трансмутаций, но и соблюдение христианских добродетелей; алхимик не только постигает тайны природы, но и живет, помогая «рождению нового существа», формированию магической субстанции.

Именно благодаря этической ориентации и была возможна вся алхимическая теургия: «помолвка» «женского» и «мужского» начал, затем «свадьба», потом — зарождение и рост «плода». Истолковывая, скажем, железо как «недозрелый», а золою как «созревший» металл, алхимик вкладывает все силы в то, чтобы ускорить процесс созревания. И одновременно, постигая тонкости алхимического мастерства и проникаясь духом тайных идей, он постепенно сам превращается в совершенного человека, достойного быть приобщенным к святая святых — в златоделии и в жизни.

Акт трансмутации - «пресуществление» вещества. Несовершенный ме­талл — больное, греховное золото. Алхимик — искупитель и спаситель Он врачует больное золото, даруя ему новую душу силой философского камня, или крещального огня. Алхимическая трансмутация становится аналогом причаще­ния и крещения. Алхимик врачует не только тело металла, но и его душу: он - «великий врачеватель»[4]. И сам врачеватель проходит длительный путь иници­ации и духовного совершенствования.

Штрих из сегодняшней жизни алхимии В. Штутгарте собирается международ­ный конгресс алхимиков. Полторы сотни представителей черной и белой магии из Западной Европы и США заседают на горе Киннесберг, чтобы рассеять вульгар­ное представление об алхимии и обосновать ее научный характер. Среди докладов участников конгресса — «влияние зеленой звезды», «крапива в поле напря­женности между микро- и макрокосмом» и другие подобные проблемы. Оккульт­ная наука не исчезла бесследно в химии и физике, но зарезервировала себе прочное место в современной культуре.

 

ПАРАНОРМАЛЬНЫЕ ФЕНОМЕНЫ

 

Ясновидение, телепатия, духовидение и левитация, билокация, телекинез, полтергейст вкупе с НЛО, или иноземными астронавтами, - феномены, входящие в магический космос с необходимостью. Они описывают либо условия, либо методы и способности мага. Однако и ученые пытаются объяснить паранормаль­ные явления, рассматривая их как виды природной энергии, до сих пор не познанные наукой. Вспомним, что магнит вплоть до возникновения электромаг­нитной теории тысячелетиями считался «магическим камнем». Почему бы не попробовать понять экстрасенсорное восприятие как проявление особой биоэнер­гии, свойства которой не укладываются в современные представления о типах взаимодействия?

Однако современной физике известны только четыре типа взаимодействия: гравитационное, ядерное, слабое и электромагнитное. Именно последние лежат в основе химических реакций животного организма. Все другие несопоставимы с доступной человеку энергией. Но опыты показывают, что в момент паранор­мальных реакций субъект не излучает необычного электромагнитного поля. И вместе с тем большой ряд экспериментально зафиксированных фактов (экс­перименты X. Патхофаи, Р. Тарга, например) не могут быть объяснены электро­магнитной передачей сигналов.

Вместе с тем современная физика (в частности, теория относительности и квантовая механика) нередко избирается базой для объяснения паранормаль­ных психических явлений. Ссылаются на парадокс Эйнштейна — Подольского — Розена. Утверждают, что квантованная информация может мгновенно и вирту­ально передаваться из одной части Вселенной в любую другую. Принцип неоп­ределенности Гейзенберга, далее, якобы свидетельствует, что на субатомном уровне детерминизм разрушается и сознание наблюдателя некоторым образом взаимодействует с наблюдаемой материей: физика сливается воедино с метафизи­кой и магией. В теории относительности гипотетические частицы, называемые тахионами и движущиеся как бы «вспять» во времени, якобы способны служить объяснению предвидений и предчувствий, поскольку пришли к нам в настоящее из будущего. И здесь далеко не очевидно каким образом истолковывать парадоксы современной науки — как ее временное состояние, которое рано или поздно будет редуцировано к известным фундаментальным принципам, или как грядущее появление революционных (и несоизмеримых с прежними) теорий.

То обстоятельство, что некоторые парапсихические феномены можно понять как проявления статического электричества (телекинез), статистического совпаде­ния (предвидение), влияния галлюциногенов (ясновидение) или эффекта плацебо (паранормальное врачевание), по мнению Д О'Кифа, не играет никакой роли. Напротив, важно рассматривать именно те случаи, которые никак не объясняют­ся физикой, биологией или психологией. «То, что нам нужно понять, заключается в том, почему человечество постоянно формирует себя в малые группы, продуцирующие и подтверждающие паранормальный опыт. Быть может, вопрос об элементах объективности, содержащихся в этом опыте, не так важен, как вопрос о функционировании всей системы магии... И мы должны исследовать все паранормальные феномены, а также и тех субъектов, которые посвящают себя их изучению, и выяснять, как их институты, коллективы и секты организо­ваны... Все они представляют собой вечные, традиционные, широко распрост­раненные формы социального опыта, и все они связаны с деятельностью малых групп в рамках института магии». Похоже на то, что именно такой подход наиболее соответствует возможностям философского анализа паранормальных явлений.

 

МАГИЧЕСКИЕ КУЛЬТЫ И СЕКТЫ

 

Существенной чертой магии (хотя она и проявляется не во всех ее институтах) является ее замкнутость в рамках некоторой культовой группы или секты. Исторически это могли быть объединения для защиты от ведьм, для инициации или лечения. В дальнейшем доминирующие мировые религии спровоцировали появление сект, берущих на себя функции идейных альтернатив. Таким сектам свойственно объединяться вокруг человека, обладающего харизмой (М. Вебер). Тем самым все харизматические секты и движения обнаруживают свое родство с магическими сообществами. Всякая новая религия возникает в качестве магии, всякая новая вера появляется как надежда на неведомые силы, способные изме­нить статус-кво. Быть может, это чересчур расширит наше представление о ма­гии, но можно предположить, что всякое новое общественное движение несет в себе элемент магического. Таким было возникновение христианства и Рефор­мация. Таким было возникновение античной и новой науки. Такими были ранние буржуазные революции и утопические коммунистические движения. А разве не верой в чудотворную магию пропитано сознание жителей Чевенгура и почита­телей великих вождей и кормчих? И всякий раз, когда мы недооцениваем стихий­ность и инерцию общественного развития и переоцениваем возможность ради­кальных социальных преобразований, разве не погружаемся мы тем самым в вековечный магический Космос?

 

СТУПЕНИ ПОСТИЖЕНИЯ: ОТ ОБЪЯСНЕНИЯ К ПРОЖИВАНИЮ

 

Какие же основные пути постижения природы магии выявила история науки и вненаучных форм познания? Рискуя упростить до неузнаваемости эти пути, отважусь все же на обобщение.

Первый путь прокладывало в течение всей человеческой истории обыденное сознание, за ним - философия и. наконец, физика, биология и психология Я бы назвал сложившийся таким образом способ объяснения магии космологическим, или натуралистическим. Он строится по стандартной схеме объяснения неизвест­ного через известное и использует логический прием аналогии. Так. магия рассматривается как реализация объективных возможностей, заложенных в природе (психокосмических связей — астрология: психической энергии - - экстрасенсорное восприятие и психокинетические эффекты, дальнодействия и обратного течения времени телепатия, ясновидение, предвидение) и в самом человеке Подобно тому как известные законы природы служат объяснению ряда практических и духовных способностей человека, еще неизвестные, но в принципе познаваемые природные потенции могут лечь в основу объяснения магии (тем более что ряд магических — якобы магических — эффектов объясняется с помощью статисти­ки, электромагнитной теории и нейрофизиологии).

Преимущество космологического подхода к магии в том, что он так же неопровержим, как и сама магия. Природа неисчерпаема, а научное познание бесконечно; разве можно усомниться в грядущей перспективе науки? Естествознанию мы действительно многим обязаны в плане понимания магии: оно все больше и больше сужает возможную область магического мировоззре­ния и практики — магия, становясь понятной, превращается в науку, а большая часть непонятного объявляется суеверием и шарлатанством. Так что перспективы космологического объяснения магии — это, в сущности, ее безжалостное вытеснение из культуры, редукция ее к чему-то другому, «рациональному».

Но неужели наука в принципе отказывает магии в реальности, сводит ее к незнанию, заблуждению? Неужели магия не может быть понята «сама в себе», безотносительно к иным реальностям? С конца XIX в. на этот вопрос пытаются ответить религиоведение, культурология, этнография, социальная психология, лингвистика. Эти науки попытались объяснить магию как функцию некоторых способов социальной организации (отсюда название одного из главных подходов к магии — «функционализма» Б. Малиновского), функцию культуры, функцию языкового символизма. Основным принципом этого способа объяснения явилось рассмотрение магии как реакции на определенные социальные потребности (един­ство племени, организация труда и общения), а также потребности психологичес­кого характера (смягчение стресса, чувства вины, страха, неуверенности). Сущ­ность магии обнаружилась в ее принципиальной приграничное™ с наукой и прак­тикой: там, где практика не достигла уверенной регулярности, а наука не предоставляет убедительного объяснения, всегда находится место для магии. А поскольку природа неисчерпаема, то и наука всегда ограничена, значит, магии суждена вечная жизнь. Данный — социокультурный — способ объяснения магии, будучи структурно подобен космологическому, приводит к прямо противополож­ным выводам, утверждает принципиальную неизбывность магического отноше­ния к миру. Эти два способа объяснения представлены в предлагаемой антологии в первом и втором разделах. Труды известных социальных антропологов текуще­го столетия Б. Малиновского, Э. Эванс-Причарда и А. Элькина являются клас­сическими иллюстрациями социокультурного подхода. Собранные во второй раздел работы крупных специалистов в области психологии и парапсихологии К. Юнга, Ч, Тарта, Г. Прайса и Дж. Кларка типичны (с некоторыми оговор­ками) для космологического подхода. Так, для Ч. Тарта фундаментальным явля­ется понятие психической энергии, для Г. Прайса — идеомоторного действия. Понятие «мистическое переживание», используемое в интересной статье Дж. Кларка, отличается от двух упомянутых тем, что оно отражает не столько некоторый, объективно существующий феномен, сколько избранный автором способ говорить о нем. Иными словами, Дж. Кларк строит не онтологию, а лингвистическую аналитику магии, которая — пусть очень опосредованно — все же предполагает наличие некоторого объективного денотата. Однако есть и принципиально иной путь постижения тайны магии. Его иллюстрацию за пределами собственно магического контекста мы находим в художественной литературе, живописи, музыке, архитектуре. В самом деле, прочитав Апулея или Карлоса Кастанеду, посмотрев гравюры Гойи, картины Сальвадора Дали или бросив взгляд на химеры собора Парижской богоматери, мы скорее и явственнее ощутим магический дух и проникнем в тайну магии едва ли не глубже, чем смогли бы это сделать с помощью самых солидных научных концепций. Мы словно начинаем жить в магическом Космосе, полном таинственных сил и чудесных событий, и окружающие нас вещи наполняются загадочным и пугающим смыс­лом. И здесь мы вспоминаем, что и в наши дни немало людей искренне верит в магию и целенаправленно овладевает ее приемами. Неожиданная перспектива открывается перед нами. Мы можем отбросить привычный нам способ видения мира, использующий понятия науки и обыденного сознания, и попытаться овла­деть языком мистических переживаний, научиться переходить в иные состояния сознания. На такой шаг решиться непросто, тем более что никаких гарантий вы не получите, а порвать с привычным миром — это не то, что одну теорию пред­почесть другой. Третий путь постижения магии — путь жизни в магической культуре, взгляд на нее изнутри, магическое творчество. Этот путь был проделан знаменитыми магами — Алистером Кроули, Карлосом Кастанедой и Майклом Харнером, труды которых помещены в третьем разделе антологии. Если А. Кроули стоял у колыбели «магического возрождения» конца XIX в., то К. Кастанеда и М. Харнер — ныне живущие и активно практикующие и пишу­щие американские шаманы, у которых множество поклонников и последователей. Это люди, обладающие фундаментальными знаниями в области социальной антропологии и религиоведения, психологии и медицины, блестящие стилисты, авторы бестселлеров, обладающие мировой славой. Их опыт поучителен, а пафос их творчества глубоко гуманистичен: они верят в неисчерпаемые силы человека и в благотворную силу его связи с природой.

Попробуем же взглянуть на магию глазами ученых и чародеев и сделаем свой выбор.